Худой, сутуловатый ефрейтор шёл левее, по обочине дорожного полотна. Уставший, с винтовкой на плече и тяжёлым «броником» на теле он, скорее, волочил ноги, чем переставлял их. Каждый второй‑третий шаг получался с шорканьем из‑за «разболтанной» походки парня. Его длинный тонкий нос всю дорогу был желанным местом для комаров. Изредка Коваль сгонял их своими вытянутыми костлявыми пальцами.
– Слышь? – спросил сержант, смотря на окрашенные закатным солнцем облака.
– М? – то ли простонал, то ли промычал Коваль.
– Или мышь? – в голосе Вавилова слышалась скрытая издёвка.
– Что? – ефрейтор, наконец, очнулся от монотонной ходьбы.
– Чё скис, мля, Ковыль? – приказным тоном, в шутку гаркнул коренастый спутник. – О «барабашках» волнуешься?
Коваль, не меняя шаг, перевёл задумчивый взгляд с сержанта на массивы складов вдали. Тяжело выдохнув, он ответил:
– Да. Немного.
***
Пару часов назад у одной из рот полка охраны был ужин. Столовая встретила дежурные патрули 3‑й смены привычным тошнотворным запахом варева. Раздача – полоса из длинного металлического столика шириной в поднос – была границей между ищущим и искомым, желающим и желаемым, ватагой голодных, потных вояк и кастрюлей котлет. В этом небольшом зале каждый боец в порядке очереди получал белые тарелки с едой и, продвигая поднос по зеркальному покрытию из нержавеющей стали, забирал кружку с чаем в конце раздачи. Затем военнослужащего ждала скамья из листа ДСП, прихваченного несколькими винтами к железному каркасу. За таким небольшим столом на восемь человек, среди братьев по оружию и товарищей по обжорству, Коваль мог ощутить истинное счастье. Для него подобное стало привычным: шесть месяцев в строевой части отбили напрочь привычку выбирать еду, одежду, социум, а ещё два месяца в статусе контрактника здесь – в «восьмидесятке», окончательно сделали единственной дорогой в рай потёртый розовый кафель пола в столовке. Каждая ложка супа, кружка чая, крик: «Рота подъём!», очередной заполненный патронами магазин винтовки, оставляли всё новые и новые камуфляжные кляксы на его душе, на его образе мыслей. Казалось, что другой жизни никогда и не было.
Поставив винтовку к стене рядом со скамейкой, ефрейтор Ковыль – такое прозвище закрепилось за ним в роте охраны – сел за