Я засыпала, и мне снилось, что она возвращается, садится на мою постель и гладит меня по голове: «Что ты, ну что ты, я же люблю тебя, глупенькая, маленькая. Дочка».
А утром я просыпалась с горьковатым привкусом во рту.
Она ушла в мой день рождения, первого августа. Проснувшись утром в день своего семнадцатилетия, я вышла на кухню и застала там отца – плачущего, раздавленного, одинокого. Такого, каким он был все эти годы, но только я этого не видела, ведь я грезила лишь мамой. Перед отцом на столе лежала записка – короткая и сухая. В ней она просила прощения так, словно, живя с нами, делала нам одолжение. Она сообщала, что оставляет нас, что долго заботилась обо мне и об отце, но у нее есть своя жизнь, и она не хочет жертвовать ею ради нас. «Я тоже человек», – писала мама, и в этом был какой-то вызов, некий эмоциональный импульс, и я даже на секунду восхитилась этим ее запалом. Рядом, как издевка, лежал подарок мне от нее, обернутый в праздничную упаковку – в ту самую, в которую я недавно оборачивала подарок для нее, на ее день рождения. Я не стала его открывать – не смогла, просто зачем-то отнесла в комнату и положила на верхнюю полку платяного шкафа. Я чувствовала себя опустошенной. Больше у меня не было цели. Мама ушла, и мне стало некого завоевывать. Моя первая любовь отныне навсегда останется безответной. Я провалила самый первый в жизни экзамен – на любовь ко мне моей матери. Что ждало меня дальше?
Весь день я провела в своей комнате в полной темноте и тишине, не включая ни телефона, ни света, ни музыки. Я просто лежала на кровати и смотрела в потолок. В моей голове кадр за кадром пролетала вся моя совсем недолгая жизнь. В какой-то момент я уснула, а проснулась, когда уже стемнело. Отец спал. Мне же подобало праздновать свой день рождения и свою обретенную от безответной любви свободу.
Я оделась, тихо закрыла за собой дверь и вышла на улицу. Я прошла два квартала и зашла в случайный бар в подвальном помещении. Я села в углу, боясь разоблачения своего несовершеннолетия, и, когда официантка подошла ко мне, постаралась изо всех сил произнести как можно спокойнее и ничем не выдать навязчивого страха:
– Принесите, пожалуйста, бокал красного ламбруско.
Любимое мамино игристое вино. Я должна была выпить за нее. Она семнадцать лет прожила с нелюбимой дочерью и наконец-то смогла себе в этом признаться. В какой-то степени даже героический поступок.
– А тебе есть восемнадцать? – спросила официантка.
Я замешкалась. Если я отвечу «да», она может попросить предъявить документы, которых у меня нет. Если я отвечу «нет», то мне не принесут алкоголь, а я пришла сюда за ним. Конечно, всегда можно заглянуть в домашний отцовский бар, но было в этом что-то детское, подростковое, а сегодня мне хотелось в полной мере почувствовать себя взрослой. Ведь сегодня я лишилась матери. Я смотрела на официантку. А та смотрела на меня. Так, словно мы играем