– Да? Интересно… Ну что ж, послушаем нелицеприятную оценку. Продолжай.
– Дикая, оригинальная, иначе мыслишь, чувствуешь… И все – возвышенно, романтично…
– Вот поэтому я и люблю Шумана, Шопена, Берлиоза…
– Да я не о том. А впрочем, прости, но мне пора откланиваться, меня ждут.
– Ну и подождут еще немного.
Увидев ее по-детски надутые губки, он пообещал:
– Я не надолго. Вечером буду. Надо помочь отцу в конюшне. Он один не справится. Конюх заболел и нам пока с непривычки трудновато привести все в порядок…
– А-а-а-а… – протянула девушка.
– Так вот на кого ты похожа: такая же породистая и чистокровная, как наши арабские скакуны…
– Ничего себе, сравнил, – удивилась Наденька. Помолчала и уже увереннее добавила, – а впрочем, что-то в этом сравнении есть…
– Ну, вот видишь, изредка я тоже говорю исключительные вещи.
– Николя, я никогда не стараюсь быть оригинальной. Так выходит само собой…
– Это прекрасно. Не обижайся, хорошо? До вечера.
Когда звук отъезжающей коляски замолк, Наденька, взяв книгу, медленно побрела в сад по аллее, устремляясь все дальше и дальше, как бы собирая рассыпанные здесь ранее звуки, запутавшиеся в водах бассейнов, струях фонтанов, колоннах легких ротонд…
Она направлялась к розарию. Ей казалось, будто вечером розы умирали. Легкая дымка свежести, нереальности окутывала их. И они, как дети, одна за другой, засыпали. Завороженная, смотрела, не в силах оторвать взгляд. Словно некая тайна реяла возле, и она силилась проникнуть в нее… Окрылённая, возвращалась в дом, тихо напевая:
– Ах, если б навеки так было…
Ах, если б…
************
Иногда она слушает душу мира. Ветер взбадривает ветки деревьев и печально жмется к их основанию. Воспоминания, словно горячие волны безбрежного океана, обдают ее с ног до головы своей хлябью. И ей кажется, она тонет, тонет, тонет в их бездонности…
Сегодня бал в дворянском собрании, и ей исполняется 21 год. Она уже одета – безупречно и со вкусом. Длинное белое шелковое платье облегает стройную фигуру. Белые лайковые перчатки по локоть. В тон им маленькие туфельки. В иссиня-черных волосах – бледно лиловая орхидея. У крыльца их ждет дорогой фешенебельный лимузин. Последняя улыбка, вопрошающе брошенная в зеркало, и вот она со своим кавалером выходит из машины и поднимается наверх.
Входят в шумный зал. Все внезапно прерывают разговоры, обращая внимание на вновь прибывших. Они – день и ночь. Он очень хорош собой. Модно подстриженные белокурые волосы, аккуратно уложенные на косой пробор, бледное, мечтательное лицо, на глазах очки в роговой оправе, в черной фрачной паре и манишке из тончайших голландских кружев. А она – яркая смуглянка, не то полячка, не то гречанка с южного острова Родос.
Весело и как-то по-мальчишески озорно обводит он ее