– А ты все не угомонишься, – махнул рукой Игнатьев, – больше семидесяти лет прошло, что ты можешь узнать?
– Годы – они не всегда правду скрывают, иногда и наоборот, то, что скрыто вечностью, вдруг открывается. Надежда у меня еще осталась, Семен, понимаешь, надежда! Благодаря ей и прожила все эти годы и до сей поры живу.
– Молодец ты, конечно, Миронова! Мне бы твое упорство и твой оптимизм, давно бы опять женился, – рассмеялся старик. Искренний смех заставил его непривычно широко открыть рот, так что даже больно свело скулы. Семен Петрович машинально взялся за подбородок. – Насмешила ты меня сегодня, Максимовна, с молодости так не смеялся.
– Дурак ты, Игнатьев, всю жизнь был дураком, а к старости стал дурак в кубе, – открыто и дружелюбно улыбнулась Анастасия Максимовна.
– Знаю я, знаю, поэтому вся жизнь прошла через одно место. Эх, как я жалею, что мозги у меня появились только сейчас, как жалею…
– Ты уверен, что появились?
– Немножко появилось! Мне бы такие мозги лет в восемнадцать, эх.
– Я вот что заметила за свою долгую жизнь. Ум к человеку никогда не приходит вовремя. В тридцать лет мы рассуждаем, вот бы нам сегодняшний ум, когда стукнуло совершеннолетие, я бы все сделала по-другому, изменила свой путь и точно не наделала бы тех ошибок, непоправимых зачастую. Когда нам исполняется пятьдесят, мы причитаем: «Эх, мне бы в тридцать такие мозги, я бы таких дел наворотил, столько бы всего успел, жизнь стала бы другой». А в старости окунаемся в бурю воспоминаний и диву даемся, какими мы были дураками всю свою жизнь, и только сейчас, на исходе своего существования, вдруг осознаем, какой восхитительный и острый ум у нас сейчас, каков жизненный опыт, какая мудрость, если бы она была с начала нашего жизненного пути! Такую жизнь прекрасную и сказочную представляем в мечтах, аж ноги сводит от досады. А на самом деле знаешь что, Сеня? Мы как родились дураками, так и помрем ими, и ума у нас никогда не было и не будет, – рассмеялась уже полной грудью старушка и потихоньку стала отходить от словоохотливого собеседника. – Пока, пока, пошла я, а то весь день с тобой проболтаешь о всякой ерунде, и почта закроется, не дай Бог. Не болей, Игнатьев, будь здоров.
– Заходи, время будет, Миронова, чайку попьем, – усмехнулся Игнатьев и подмигнул старушке левым глазом.
4
Иван Семикин вернулся домой около десяти вечера, утренний алкоголь давно рассеялся, и осталось только тяжелое удручающее чувство похмелья. Голова казалась огромным чугунным котлом, который нагрели до кипения, и казалось, еще секунда – и он разлетится на тысячу маленьких осколков. Ватные ноги плохо слушались, по всему телу проходила неприятная судорога, жить хотелось слабо.
«Была же бутылка спрятана, – думал Семикин все обратную дорогу из деревни. – Точно была, если эта не нашла».
Зайдя