– Полезай! Давай! – вновь прикрикивает Оля, и Стас послушно садится в ванну. Рядом включается стиральная машинка, и зеленая толстовка, оказавшись по ту сторону чистоты, приветливо машет рукавом.
Горячая вода кусается, щиплет, от нее воздух наполняется невыносимой вонью, но Стас знает, что нужно терпеть, иначе Олюша расстроится.
В бой идут разноцветные баночки: из них льется что-то душистое, мягкое, и Оля короткими пальчиками раздирает спутанные волосы Стаса. Немного приведя их в порядок, она хватается за мочалку и со злобным отчаяньем трет пятнистую кожу. Давнишние места от уколов, новые места от уколов, синяки, переливающиеся мерзостными оттенками, сухие корки, трещины. Стас осторожно смотрит на Олю из-под налипшей на лоб челки и хочет сказать, что все это не нарисованное. «Это не краски, солнце, не акварель. Не потечет от воды, не растает». Но он молчит, продолжая терпеть приятнейшую в своей жизни пытку.
Воздух пахнет теперь настоящей весной, но Оля хлюпает носом, опять плачет.
– Вылезай давай, – обессилев, шепчет она. – Вытру.
Махрово. Сладко. Радостно. Стас гладит ворс полотенца, гладит Олину кожу, стоит, зажмурившись, боится проснуться где-то на отшибе мира, у Черного под боком.
Оля, резко тряхнув головой, оставляет Стаса с полотенцем в руках, а сама открывает дверь теплой влажной ванной и ускользает в холодный мир.
Голый, босой, со стекающей с волос водой Стас бредет следом, будто на привязи.
– Держи, – не поднимая припухших глаз, Оля протягивает шорты и футболку. Они слишком широки, с броскими фирменными надписями, очень хорошего качества. Да и пахнут как-то чересчур по-мужски, чем-то пряно-древесным, сильным.
– Это чьи? – Стас от обиды закусывает щеку изнутри. Мнет в руках тряпки богатого паренька, словно хочет перетереть их в пыль. Но потом, заметив спокойный Олин взгляд, все-таки надевает, покоряется.
Оля, без смущения переодевающаяся в той же комнате, только пожимает плечами, улыбается горько и криво.
– Пойдем есть, – тянет она Стаса за руку на кухню, как будто боится, что без ее помощи он упадет.
Стас опускается на свой любимый стул напротив окна, сгибается, будто хочет рассмотреть фиолетовые цветочки на скатерти, а сам пытается скрыть разгорающуюся с каждой секундой боль.
– Ты что будешь? – спрашивает Оля, не оборачиваясь, стоя на одной ноге перед холодильником и держась за дверку. – Да я толком и не готовила ничего. Заболела.
– Я не хочу, – хрипит Стас.
Он привык, что за едой всегда приходит рвота. Олюше нельзя это видеть. Она его тогда выгонит, тогда будет смотреть на него как все – как на тушеную капусту, как на слизня, как на собачье дерьмо. Как на то, чем он стал.
– Ты когда ел в последний раз? – Оля оборачивается, смотрит с жалостью, но Стас видит в этом взгляде еще остатки нежности, прежней теплоты. Видит то, зачем он, наверное, пришел. «Она любит еще. Еще любит» – горячей волной переливается в груди. «Не забыла и любит. Любит и совсем не забыла»
Оля