– Разве я не хочу работать? Я в сборочном цехе не хочу работать. Это, понимаете, мне не подходит. Чистить проножки, какой же смысл?
Он замолчал, внимательно провел взглядом по лицам сидящих. На лицах выражалось нетерпение и досада, это Игорю понравилось. Он улыбнулся и посмотрел на заведующего. Лицо Захарова ничего не выражало. Над большой пепельницей он осторожно и пристально маленьким ножиком чинил карандаш.
– Дай слово, – сказал Гонтарь.
Виктор кивнул. Гонтарь встал, вытянул вперед правую руку:
– Черт его знает! Сколько их таких еще будет? Я живу в колонии пятый год, а их, таких барчуков, стояло в этой самой комнате человек, наверное, тридцать.
– Больше, – поправил кто-то.
– И каждый торочит одно и то же. Аж надоело. Он не собирается быть сборщиком. А что он умеет делать, спросите? Жрать и спать, больше ничего. Придет сюда, его, конечно, вымоют, а он станет на середину и сейчас же: я не буду сборщиком. А кем он будет? Угадайте, чем он будет. Дармоедом будет, так и видно. Я понимаю, один такой пришел, другой, третий. А то сколько! А мы уговариваем и уговариваем. А я предлагаю: содрать с него одежду, выдать его барахло, иди! Одного выставим, все будут знать.
Зырянский крикнул:
– Правильно!
Виктор остановил[172]:
– Не перебивай. Возьмешь потом слово.
– Да никакого слова я не хочу. Стоит он того, чтобы еще слово брать? Он не хочет быть столяром, а мы все столяры? Почему мы должны его кормить, почему? Выставить, показать дорогу.
– Его нельзя выставить, пропадет, – спокойно сказал Нестеренко.
– И хорошо. И пускай пропадает.
В совете загудели сочувственно. Высокий, полудетский голос выделился:
– Прекратить разговоры и голосовать.
Игорь навел четкое ухо, надеялся услышать что-либо более к себе расположенное. Захаров все чинил свой карандаш. В голове Игоря промелькнуло: «А, пожалуй, выгонят». И стало вдруг непривычно тревожно.
На парадном входе Люба спросила грустного Ваню Гальченко:
– Ты где живешь?
– Я нигде не живу.
– Как это «нигде»? Вообще ты живешь или умер?
– Вообще? Вообще живу, а так нет.
– А ночуешь где?
– Вообще, да?
– Что у тебя за глупый разговор? Где ты сегодня спал?
– Ах, сегодня? Там… в одном доме… в сарае спал. А почему меня не примут?
– У нас мест нет, а мы тебя не знаем.
Ваня снова загрустил, и снова ему захотелось плакать.
29
Все, что хотите…
В совете бригадиров речь говорил Марк Грингауз. Он стоял не у своего места на диване, а подошел к письменному столику, опирался на него рукой. Захаров уже очинил карандаш и на листке бумаги что-то тщательно вырисовывал. Марк говорил