– Нет!.. Только не Ксандер!
Он вздрогнул, как от удара, от этого захлебывающегося крика из темноты, и рванулся опять вперед, даже не сразу поняв, что бежит. Где-то рядом, там, плакала и кричала мама, звала его, оплакивала его, а он…
… а что он мог, когда ему не исполнилось и десяти? Он беспомощно смотрел, как мама, его бесстрашная грозная мама, глотала слезы, и пила успокоительное зелье, заботливо сваренное старой Лоттой. Он мог только стоять рядом и слушать, обмирая от горя и ужаса, покорно прижимаясь к ней, когда она стискивала его до боли в объятиях.
– Пожалуйста… Пусть они оставят нас в покое! Скажи ему, этому черному иберийскому псу, пусть убирается! Я не отдам ему моего мальчика…
Мама снова всхлипывала, цокая зубами о край бокала, а папа молчал, растерянно поглаживая ее вздрагивающие плечи. Но и папа, его спокойный благоразумный папа, не мог тут ничего, и когда он попытался улыбнуться сыну, улыбка вышла горькой гримасой.
– Теперь ты старший, Ксандер. Тебе придется.
Старший. Нет. Единственный. Уже два дня, как единственный. С того самого часа, когда черный человек с сухим и жестоким лицом вошел в их дом и сказал им, что Мориц никогда не вернется. По его словам, брат неосторожно обращался с артефактом – но Мориц никогда не был неосторожен, и Ксандер понял, внезапно и остро, что брата погубили проклятые иберийцы, и теперь хотят его.
С того дня, весь оставшийся месяц до его отъезда, мать плакала, когда думала что ее никто не видит. Отец хмурился и сыпал наставлениями, а домашняя прислуга смотрела на молодого господина с жалостью и перешептывалась вслед. Старая Лотта качала головой и совала Ксандеру в карманы сладкое, быстро осеняя мальчика крестом и шепча молитвы. Но это ничего не меняло. Они не могли ничего, и он не мог ничего, только одно: подчиниться и ждать того дня, когда черных псов Альба пожрет огонь ада.
А когда наконец черный человек – дон Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба и первый из грандов Иберии – шагнул в дверь, ведущую его домой, на юг, с ним ушел и Ксандер, и рука герцога лежала на плече фламандца.
Они вышли в напоенный солнцем зал, и герцог повел Ксандера – которого ни разу не назвал по имени, только «юноша» и «принц» – в просторный сад, где под одним из апельсинов сидела, прислонившись спиной к стволу, худенькая девочка лет десяти. Увидев герцога, она отложила в сторону свиток и встала, с любопытством разглядывая гостя, и стало видно, что по росту она Ксандера пока обгоняла: вровень с ним она стала только тогда, когда присела в легком реверансе.
Ксандер представлял себе эту встречу несколько не так. Его воображение рисовало будущую госпожу тощей девицей, с черными углями в глазницах, отвратительно одетую в безвкусное платье, напоминающее кремовый