Уляша занималась хозяйством, и весь дом был у нее на руках. Я ее вижу, как сейчас, очень высокую, полуседую, с томным взглядом словно испуганных черных глаз, с безумной приверженностью ко всему таинственному. Милая Уляша! Она, сама того не замечая, поддерживала во мне, ребенке, ту же любовь ко всему сверхъестественному, которая жила в ее душе. Она единственная из теток знала историю Женщины в сером, являвшейся мне в трудные моменты моей жизни…
– Гувернантка? – спросила Линуша, и ее полные щеки запрыгали от внутреннего смеха. – Да мы давно знаем твою гувернантку!
– Она старая? – спросила я, вся сгорая от нетерпения. – Не правда ли, Лина?
– Ужасно! – расхохоталась Линуша. – Совсем ветхозаветная, уверяю тебя!
– И нос у нее крюком, как у птицы, – добавила Оля.
– И глаза выпуклые, как у совы! – присовокупила тетя Лина.
– Оставьте! Зачем вы пугаете девочку? Она и без того нервна и впечатлительна без меры, – произнесла с укором Уляша.
– Пойдем лучше прибирать на туалетном столике, Лидюша! – предложила она мне.
Ах, этот туалетный столик! Чего-чего только там не было! И изящные коробочки, оклеенные раковинами, и фарфоровые пастух и пастушка, и костяная ручка на палке, которая употреблялась нашей прабабушкой, чтобы чесать спину, и «монашки»… Они-то интересовали меня больше всего.
«Монашками» мы с Уляшей называли благовонные угольки, употребляемые для окуривания комнат. Я их очень любила, они так хорошо пахли. Тетя зажгла их и поставила на пепельницу. Я смотрела, как медленно таяли они под влиянием пожирающего их огонька.
Тетя Уляша тем временем говорила:
– Не огорчайся, что тебя отдадут в институт, девочка. Там тебе не будет скучно. Там ты будешь расти среди подруг-сверстниц. Это гораздо веселее, чем быть всегда дома и играть, и учиться одной. Вместе гулять будете, заниматься…
Действительно недурно, если все получится так, как говорит Уляша, но… Вот одно скверно: гувернантка. Кому приятно, спрашивается, иметь гувернантку – старую деву с крючковатым носом и совиными глазами? Я уже готова была поподробнее расспросить о ней тетю Уляшу, но тут появилась на пороге тетя Лиза и сказала, что нам пора ехать.
Мы отправились. От Николаевской улицы до набережной Фонтанки, где находился институт и где обреталось это чудовище – гувернантка, – я непрестанно думала о ней: так она захватила мое воображение. На мои расспросы, обращенные чуть ли не в сотый раз к тете Лизе о том, какая она, та отвечала со значительной таинственной улыбкой:
– Стара… желчна… резка и сердита…
Когда мы подъехали к большому красному зданию на Фонтанке, на котором значилась надпись «Николаевский институт», я уже ненавидела неведомую гувернантку гораздо больше Нелли Роновой.
– Барышни