Она поставила фонарь на плитчатый пол и присела на деревянную скамью у стены. В ее голос вплелись деловые нотки:
– Когда я выросла, наш прародитель, позабыв о своем кредо, отдал меня сыну Росарио Гранда. Не скрою, мы с Алехо нравились друг другу, только это не оправдывает поступок дона Анзиано, продавшего меня за эспаонское вино. Дорогая, ты догадываешься, зачем я тебе об этом рассказываю?
Аэрин отрицательно качнула головой.
– Моя дорогая, мне не понравится, если кто-нибудь, сравнивая меня с доном Анзиано, найдет между нами сходство. Поэтому не бойся, никто не навязывает тебе замужество.
– Спасибо, госпожа, – пролепетала дава.
– Есть и дурная новость. Он не допустит, чтобы кто-нибудь узнал о тайнах нашей семьи. Помни об этом, если тебе выпадет честь с ним разговаривать. Это может спасти тебе жизнь, и, поверь, она имеет для меня значение.
Не испытывая сомнений, девушка решительно перечеркнула список заранее заготовленных вариантов просьбы об освобождении. Ее не отпустят ни при каких обстоятельствах, а значит, у нее только одна попытка обрести независимость. Дава представила, как ее бледное тело с остекленевшими глазами заворачивают в мешковину, и скрытая пеплом утрат и выжженная страхом тлеющая ненависть, потревоженная Элизабет, затеплилась желанием бороться за свою честь и свободу.
Стареющая луна, уже заметно идущая на убыль, подобно небесному маяку поднялась над темным вихрящимся гребнем вздымающейся воздушной волны и, озарив окрестности мертвенно-бледным, бесчувственным светом, потонула под валом громадной тучи. Бегущая по земле рябь сменяющихся света и тьмы придавала таинственный и пугающий вид: обветренные и неподвижные могильные камни в черной оправе чугунных оград выступали над колыхающейся травой, словно коронованные головы гигантских статуй, за века ушедшие под землю, а склонившие растрепанные кроны деревья тревожно зашелестели поблескивающей листвой, предупреждая смертных о безжалостности времени. При сильных порывах ветра они наклонялись, вытягивая ветви над тропой и будто приветствовали идущего под ними, чтобы спустя мгновение, устало выпрямившись, прошептать за спиной скорбное напутствие.
На этом участке кладбища, вдали от воинских захоронений, находились гробницы аристократических семей и патрициата, чьи имена уже мало кто мог вспомнить. Среди потрескавшихся монолитов выделялись забытые всеми усыпальницы вымерших родов, блестевшие некогда полированными плитами. Когда-то они олицетворяли заслуженные величие и славу, а сейчас, скрыв пышные формы под плющом и диким виноградом, пробуждали жалость и сострадание в сердце одинокой девушки, бредущей по заросшей дорожке.
Каждый раз, когда ночное светило показывалось над головой, она замирала в тени и вслушивалась в порывы завывающего ветра, о котором так любил рассказывать отец в ненастные дни возле камина. Этот протяжный вой над кладбищем, исходящий не от живого существа, а от обезличенных сил