Однако, почвенники были отягощены многими противоречиями, которые остались совершенно чужими для психологического и социально гораздо более последовательного отношения славянофилов. Они видели дом человека в мире органической природы, но они сами и их литературные герои были убедительны только тем, что они страдали от разделения, и отчуждения. Ни сострадания Достоевского к пораженным, ни блудное человечество, ни одинокий Прометей, «хищный» герой, которым Григорьев боязливо прикрывался, несмотря ни на что, ни даже более отстранённая философская похвала Страхова, желание человека «вырваться из всей совокупности вещей и разорвать его связи с миром» на самом деле не совместимы с идеалом немой буколической ценности. И правда, почвенники отражали все духовные и социальные конфликты пост-реформенного периода Россия и выставили на обозрение многие особенности выкорчеванной, огнеупорно-бунтарской интеллигенции, которая вызвала их величайшее неодобрение, но которую, тем не менее, сам Достоевский превозносил в образе «русского странника».
Достоевский, правда, верил, что Слово Божье было в России, а не в Палестине, но, в то же время, он признался, что его inamorata13 была далеко не безупречна, и быть русским для него означало быть нравственно и интеллектуально распятым. Он жил во зле и трагической судьбе человека вопреки не только радикальным «оптимистам», но и признанным божественным и человеческим санкциям за более жестокие размышления об истории. Он был традиционалистом, который верил в революцию, или, наоборот, революционером, который искал скрепы в традициях среди неопределенности и беспокойства, связанными с революционным опытом. Эти двусмысленности, несомненно, политического аспекта, но они были вызваны не столько отсутствием смелости обвинить страну, которую он любил, в том, что характерная черта неспособности сочетать две или более разрозненные стороны своей природы и вера в то, что может быть только вымышленным целым. Когда он пытался это сделать, (как, например, в статьях, публиковавшихся в журналах «Время» и «Эпоха», и до крайнего реакционного «Гражданина», или даже в более позднем «Дневнике писателя») он упал намного ниже того, как он думал, чего он достиг. Справедливо сказано, что расхождения, которые возникают между его романами и его почвенной журналистикой – это, как правило, фальшивка.
Вера