Чургонцев. Насчет никогда ты повремени. Резкий материальный прорыв мы с тобой еще сделаем!
Погребной. В ближайшее время он категорически не предполагается.
Чургонцев. А в надлежащее? В то, которое придет, которое наступит, мы старались, мы вкалывали, и наше время настало!
Погребной. Сказка про серого бычка. Другое название этой сказки – американская мечта.
Чургонцев. Подлейшая выдумка для поддержания энтузиазма у рабов… она и у нас в компании прижилась.
Гамашев. Касательно рабства ты говоришь понаслышке. Поработав в моем цеху, ты бы уразумел его непосредственно, и от твоей язвительности бы избавился. Двенадцатичасовой рабочий день в непроветриваемом помещении тебя бы из нее вывел. Дисциплина жесточайшая, перекуры недопустимы, я, как надсмотрщик, прохаживаюсь и приглядываюсь – увижу на чьем-то лице какое-то чувство и сразу же скажу, что работе вы отдаетесь не полностью, никаких выражений лица, помимо напряженно отсутствующего, у вас быть не должно, по долгу службы я учиню тут что-то чрезвычайное! Не по столу кулаком, не за шкирку из помещения – я спою для вас меланхоличный романс! Об уволенной женщине, которая своей нерадивостью на нищенское существование была обречена. И романс я исполняю… и работа кипит!
Погребной. Качества организатора у тебя бесспорны. Романс-то современный?
Гамашев. Века девятнадцатого. Слова в нем устаревшие, но для понимания они легки. Негромко напоешь и продолжать устраивать выволочку уже лишнее. Вы не допускаете, что пива я принес маловато?
Чургонцев. Заливаясь пивом, тоску не победишь. Ну, посидим мы с тобой… по пути к метро добавим…
Погребной. Если я долго смотрю на схему линий метрополитена, это не означает, что я в Москве случайно и чужой.
Чургонцев. Ты перебравший, но не приезжий. А я родился не в столице.
Погребной. Ты из Барнаула.
Чургонцев. Я из него. Ты словно бы ждал, чтобы об этом сказать. Дать по мне уничижительный залп. Но я нисколько не смутился… глаза я от тебя не прячу. Лебедь, когда он плывет, голову держит высоко.
Гамашев. У плывущего лебедя голова чаще всего под водой. Под ней он постоянно чего-то ищет – я так догадываюсь, что рыбу.
Чургонцев. Под пиво ты нам рыбу не доставил.
Погребной. Или икорку. Мы бы ее и без хлеба уговорили.
Гамашев. Притащи я вам килограммовую банку икры, вы бы не чувствовали себя со мной равными. В Барнауле ты появился на свет недоношенным?
Чургонцев. Зачем спрашивать, если ты знаешь. И к чему о таком вообще упоминать…
Гамашев. А ты не комплексуй. Ты не думал, что твои преждевременные роды были спровоцированы желанием твоей мамы поскорее подарить тебе жизнь?
Чургонцев. Возможно. Почти наверняка… жизнь – великое дело, считала она. Дети получат от меня жизнь и заживут, как в раю, будут наслаждаться каждой прожитой минутой, мне мама казалась вечно насупленной и чем-то удрученной, но не будь она внутри оптимисткой, она бы ни меня,