Беспечный Александр. Но однажды
Их подстерёг коварный Энгельгардт.
Он их давно в грехе увидеть жаждал.
«Всё, хватит! Кончено! Каков подлец!
Прочь из лицея! В шею гнать иуду,
Беспутника! Теперь уж, наконец,
Расправлюсь, цацкаться с юнцом не буду!» —
Так сам с собой директор говорил.
Гроза над Александром разразилась.
Но из дворца в тот день подарок был —
Часы для Пушкина. И всё забылось.
Был вынужден директор промолчать,
Чтоб и себя не опозорить, кстати.
Но юного повесу привечать
Он перестал, храня в душе проклятья.
Марию Смит сейчас же удалил
Подальше, с глаз долой, в её именье,
И тайно Александра невзлюбил.
О нём имел он собственное мненье.
Теперь лишь в душу он к нему проник
И ужаснулся. Оказалось, Пушкин —
Горд, бессердечен, холоден и дик,
И нет надежды, чтобы стал он лучше.
Да и стихи его так холодны,
Так злы порой, что сердце обжигают.
Таят пороки тайные они.
Не все стихи его воспринимают.
Так думал оскорблённый Энгельгардт,
Не сомневаясь в выводах нисколько.
И в самом деле, кто же будет рад
Стихам из слов язвительных и колких.
Действительно, порой в стихах поэт,
Казалось, выходил за грань приличий,
Возможно, что по молодости лет,
Но вовсе даже не из мести личной.
Он исходил из чувств совсем иных,
Ведь критике вельможи недоступны.
И потому все недостатки их
В двух-трёх стишках выпячивал он круто,
Ужалить острым словом торопясь,
Прикрытой правды сущность обнажая.
Напрасно было, негодуя, злясь,
Пытаться вытащить из сердца жало.
И вот в народе истина и ложь
Властителей становится известной.
Охватывает страшный гнев вельмож.
Но Александр остаётся честным.
Граф Аракчеев эпиграммой бит,
И князь Голицын посрамлён умело.
И даже Фотий сам, архимандрит,
Кус змея вдруг почувствовал всем телом.
Прошло немало дней, как Карамзин
К ним в Царское Село переселился,
В китайскую деревню. Ближе к ним
Стал Александр. Он в те дни учился
Истории, которую писал
Великий муж, правдивым быть стараясь.
И Александр многое познал,
К истории России прикасаясь.
Он наполнялся живостью времён,
Уже давно прошедших безвозвратно.
Рождались чувства трепетные в нём.
Шептали губы быстро и невнятно
О Карле, о Мазепе, о Петре,
О грандиозной битве под Полтавой.
Страстями новыми поэт горел,
Гордясь величием своей державы.
В истоки Родины он заглянул,
Почувствовав дыхание бессмертья,
Услышав долгий и протяжный гул
Истории, зовущей к правде