– По вашему платью не поймешь, какого вы состояния, – сказал Питовранов с вопросительной интонацией. В самом деле, трудно было определить, к какому из российских сословий принадлежит железнодорожный прожектер, не похожий ни на барина, ни на простолюдина.
– Государственный крестьянин, – был ответ.
– Вот уж не подумаешь! То ли дело я. По моему почтенному лику сразу видно, что я родом из духовного сословия, – пошутил Мишель.
– Нет, совсем не видно, – возразил сибиряк, и стало ясно, что шутить с ним бесполезно – чувством юмора он начисто обделен.
– Эй, ванька! – махнул журналист следующему извозчику. – Ресторан «Митава» знаешь?
– Кто ж его, барин, не знает. Полтинничек пожалуете?
– Полтинник с москвича возьмешь. А я цену знаю: двухгривенный.
«Митава» была рестораном нереспектабельной репутации. По вечерам к столикам там подсаживались девицы, а в коридоре за зимним садом располагались нумера для кратких свиданий. В одном из таких нумеров, выходившем одной дверью на улицу, а другой прямо в ресторанную кухню – очень удобно – Питовранов и обитал. За 75 рублей в месяц имел крышу над головой, теплую печку и полное прокормление. Это было недорого, если учитывать отменный аппетит Михаила Гавриловича. Митавские девушки любили веселого постояльца, щедрого на подарки и, бывало, столь же щедро благодарили его лаской, совершенно бесплатно, так что получалась двойная экономия. Хорошо жил Михаил Гаврилович, бога не гневил.
– А остановились вы, сударь, где? – спросил он, когда коляска катила мимо златоглавого Исаакия, на который Ларцев посмотрел с любопытством, но без провинциального благоговения.
– Пока нигде. Я только что прибыл в Петербург. Перед заставой вылез из саней, и дальше пешком.
– Почему вылезли?
– Я паспорт не выправлял, самовольно приехал. Ссыльным это нельзя, – преспокойно, будто о чем-то пустяковом сказал Ларцев.
Тут Мишель взглянул на него с еще большим интересом.
– Когда это вы успели набедокурить в вашем возрасте? Студенческое что-нибудь?
– Это не я. Мой отец осужден по делу 14 декабря. На вечную каторгу, по первому разряду.
Питовранов мысленно присвистнул. Что у ссыльных декабристов, лишенных дворянства, детей записывают в государственные крестьяне, он знал, но приговор по первому разряду получили немногие.
– Послушайте, а живите у меня. Право, я буду рад, – сказал Михаил Гаврилович вслух.
– Спасибо, – просто ответил сын каторжника. – Это кстати.
– Только у нас шумно бывает по ночам.
– Ничего. Я могу спать, даже когда на Ангаре лопается лед.
Пригласить в постояльцы малознакомого человека Мишель надумал опять-таки из любознательности. О декабристах много говорили, очень интересовались их трагической судьбой, но из глубины сибирских руд никто в столицу еще не воротился, даже помилованным это было строжайше