Тысячу лет назад Ханьшань писал стихи на утесах вроде вот этого, туманными днями вроде вот этого, а Шидэ подметал монастырскую кухню метлой и они посмеивались вместе, и Императорская Рать приходила издалека и исширока чтобы найти их а они лишь убегали, прятались, по трещинам и пещерам – Вдруг я вижу как Ханьшань появляется перед моим Окном показывает на восток, я смотрю, и там только Ручей Три Дурня в утренней дымке, смотрю обратно, Ханьшань исчез, опять смотрю что он мне показал, там только Ручей Три Дурня в утренней дымке.
Что еще?
13
Потом наступают долгие дневные грезы о том что я сделаю когда выберусь отсюда, из этой горновершинной западни. Просто дрейфовать и брести вниз по этой дороге, по 99-ке, поститься, мож только филе-миньон на горячих угольях как-нибудь вечерком на пересохшем дне реки, с хорошим винцом, а наутро дальше – в Сакраменто, Беркли, наверх к домику Бена Фейгана и перво-наперво прочесть это хайку:
Проехал стопом тысячу
миль и принес
Тебе вина
– мож поспать у него на травке во дворе той же ночью, по крайней мере хоть одну ночь в гостинице Чайнатауна, одну долгую прогулку по всему Фриско, один большой китайский два больших китайских обеда, увидеть Коди, увидеть Мэла, поискать Боба Доннелли и остальных – кой-чего тут и там, подарок для Ма – к чему строить планы? Буду просто дрейфовать по дороге посматривая на неожиданные события и не стану останавливаться аж до Мехико.
14
У меня тут наверху есть книжка, признания бывших коммунистов которые бросили это дело как только признали его тоталитарную звериную сущность, «Божество, потерпевшее крах»[8] называется (включая один скучнейший О ужасно скучный отчет Андре Жида этого старого посмертного зануды) – все что у меня есть, в смысле почитать – и я впадаю в депрессию при мысли о мире (О что это за мир, где дружбы перечеркивают вражду сердца, люди сражаются за то, за что можно сражаться, повсюду) мире всяких ГПУ и шпионов и диктаторов и чисток и полночных убийств и марихуанных революций с ружьями и бандами в пустыне – вдруг, просто настроившись на Америку через наблюдательское радио слушая как остальные парни треплются, я слышу счет футбольных матчей, разговор о таком-то-и-таком-то «Бо Пеллигрини! – ну и кабан!! Я не разговариваю с мэрилендцами» – и хохмы и лаконичную задержку, я понимаю: «Америка свободна как этот свободный ветер, вон там, по-прежнему свободна, свободна так же как в те времена когда у этой границы не было имени чтобы называть вон то Канадой и по пятницам вечерами когда Канадские Рыбаки приезжают на старых машинах по старой дороге за каровым озером» (которое мне видно, огоньки по пятницам ночью, тогда сразу же приходят в голову их шляпы и снасти и блесны и лески) «вечерами в пятницу приходил лишь безымянный индеец, скагит, и стояло там лишь несколько бревенчатых фортов, да и тут внизу как-то так, и ветры обдували свободные ноги и свободные рога, и по-прежнему обдувают, но только свободные радиоволны, свободную молодую дичь которую