– Тридцать восемь целковых!
Евграф и Степан переглянулись с огоньками разочарования в глазах, с минуту неловко молчали. Евграф, как больший знаток невесело промолвил:
– На базаре два дурня: один дорого просит, другой дешево даёт. Так гуторят в народе.
– Нам сказывали на ярмарке не дороже трёх с половиной червонцев возьмёте, – поддержал Степан товарища.
– А мне не резон задарма отдавать! Товар мой, – хозяин поднял указательный палец кверху, – высший сорт. Потому и прошу столько.
– А если мы у тебя двух бурёнок сторгуем, уступишь? Вроде, как опт.
– Уступлю!
– На петуха.
– На пятерик – тяжело. На трёшку.
– Давай ни по-твоему, ни по-нашему, – Евграф загнул большой палец, показал руку.
– Ах, какой хваткий! Говорят, кто хохла переспорит, тот первый в могилу ляжет. Твоя взяла!
– Так по рукам!
– По рукам!
– Держи три червонца, да придачу четверик, – вынув деньги из кармана шаровар, увязанные в узелок женой, стал отсчитывать Евграф.
Степан тоже заторопился, протянул свои.
Хозяин степенно принял деньги, стал пересчитывать.
– Счет верный, забирайте Милку, та Зорьку.
– Погоди трошки, хозяин, магарыч с тебя причитается, иначе молоко у Милки с Зорькой дюже загорчится, – сказал Евграф.
– У нас, на Тамбовщине, без магарыча не обходились такие крупные продажи, – молвил Степан.
– И то верно! Глядишь, и дальше торговля пойдет как по маслу. Держи рупь, беги в лавку, возьми кварту, а сдачи назад.
– О то дело! У нас в волости охотники есть на покупку, так я их на тебя науськаю.
– Премного благодарен буду. А вот и наш посыльный вертается. Наливай в кружку смирновской сорокаградусной!
Степан Белянин оказался тем мастеровым человеком, о которых говорят: в его руках горит любое дело. Он хорошо знал плотницкое и столярное ремесло помимо основного крестьянского дела – растить хлеб и разводить скот. В дороге к этим степным просторам, где лежали нетронутые легкие черноземы с обширными заливными лугами, дремучими мало хожеными лесами, приятели прикидывали, на что перво-наперво потратить ту казну, что будет дана семье, ибо плохо представляли угодья, но настраивали себя на хлебопашество. Будет хлеб – будет всё!
Его родная Тамбовщина неплохо кормила крестьянина. Земли там жирные, чёрные, в распутицу телеги с грузом садились в колею по самую ось. Только пахотный клин у тятьки на многодетную бабью семью мал. Степан в эти засушливые годы вставал на ноги, и кроме работы на семейном наделе, зимой ходил извозом на Волгу, поднимался до Казани и однажды, уже по весне, привёз брюхатую миловидную дивчину. Как оказалось сироту татарку-полукровку. С лица она совсем не походила на татарку. Такое же слегка округлое, белое, даже мучнистое с сабельными тёмными бровями, как у многих русских баб. Только глаза не синели,