И уже приближаясь к итогу дозволенных мне речей, я вспоминаю случай, когда Сергейцев вдруг углядел в тексте какого-то стихотворения связь между военной тематикой и магическими верованиями и в качестве отклика написал его автору фразу, поразившую меня своей образностью, простотой и доходчивостью: «Это как если бы Константин Симонов и Стивен Кинг были одним человеком…». Такое замечание стоило целой статьи, и я посетовал, как много филология потеряла оттого, что он не занимается ею профессионально! Но, наверное, я ошибался: Сергейцев – не филолог. Он оперирует информацией, масштабы которой намного больше, чем предполагает знание истории и теории литературы. В его мышлении естественно сосуществуют и дополняют друг друга физика, философия, социология, этика, эстетика, гносеология, онтология и прочие «логии», которые я знаю больше по названиям, а он – глубоко и существенно. Критические соображения, которые Сергейцев адресует своим коллегам по поэтическому цеху, говорят о широте его знаний во многих областях.
Представление же о незаурядности его поэтического таланта каждый из читателей его книги, я полагаю, составит сам.
Ковёр
Я покупаю восточный ковёр —
Хитросплетение множества жизней.
Будьте глаза, как принцессы, капризны.
Сердце, смелее. Дух, будь остёр.
Я выбираю персидский ковёр.
Где-то в чужом и далёком Иране,
Слушая суры святого Корана,
Опытный мастер разводит костёр
Красок подземных и красок небесных.
Вяжется за узелком узелок.
Годы пройдут, и исполнится срок,
Сложится жизнь, и закончится песня.
Это ковёр выбирает меня.
Душу мою покупает и платит
Звонкой монетой. И новое платье
Просит душа для грядущего дня.
Этот ковёр – он и детям, и внукам
Будет нашёптывать сказку мою.
Ту, что уже потихоньку пою,
Стоя в саду остановленных звуков.
На свежем воздухе
Душа висит бельём на сквозняке,
На прочной нити беспробудной ночи.
Морозный дух змеится по щеке,
Стекает тонкой струйкою молочной.
Ледок хрустит на складках простыней.
И дышит свежестью, как найденное слово.
Раскрыта космосом вселенная сеней,
А