Василь Настасьич посмотрел на Сычонка.
– Яко это – с собою?..
– А вона. Забирай, – сказал Зуй Жирославич и махнул рукой на Сычонка. – Пущай тама и попекутся, помозгуют сами. Убо, можа, пошевелятся. Своих умудренных пытателей шлют. А про меня скажи: не застиг, в отъезде Зуй Жирославич бысть.
– И ты поприяти[97] прямо сейчас? – вопросил Василь Настасьич.
– А то якоже[98]. Мое слово! – ответил твердо Зуй Жирославич. – Будет тебе коло. А мужики потянут ладью вверх из озера по речке до самых до верховьев. А тама волоком – и в Днепр. Ежели не желаешь тут ладью-то оставить на сохранение.
– Да не, – отвечал Василь Настасьич. – В Смоленске поторгую, а оттудова на Киев пойдем с другими ладьями. А оттудова хочу и к Царьграду.
– Вона какое у тебя рачение[99]!
– То не рачение, – отвечал Василь Настасьич. – А кобь[100] купецкая.
Зуй Жирославич засмеялся сухо, зло, но и весело.
– Прикобили[101] табе, Василь Настасьич! Вота! Решено?
– Решено, – отвечал купец, взглядывая на мальчика, на Нечая.
Нечай покосился на Сычонка.
– Снова возня с этим телком.
– А ты, малец, – сказал Зуй Жирославич, – князю-то в ноги и пади да все поведай… ну, как сумеешь. Пущай напускает на Поречье дружинников и своих тиунов, правеж им тама чинит. А хоть и вовсе куды переселяет, тама у их тать на тате татем погоняет. Пущай заставят поречских рылом хрен копать.
Василь Настасьич просмеялся, обернулся к Нечаю, оглаживая бороду.
– Нечай, давай-давай, ступай, вели мужикам все выгружать. Будут сейчас коло. А малого мы доставим куды надоть.
И Нечай повернулся, пошел и мальчик. У двери Нечай схватил мальчика за плечо и встряхнул.
– Куды наперед лезешь?
И он дал ему снова затрещину.
Мальчик оглянулся на обидчика.
– Не зырь, а беги, Карась Немко! Вели робятам носить все на землю! – гаркнул Нечай и захохотал своим скрежещущим, каким-то ржавым смехом.
Часть вторая
Смядынь
1
Весенний Смоленск плыл над Днепром в облаке легкой яркой зеленой листвы на горах, в резких криках чаек, горластых петухов, вороньем грае, мычанье коров и собачьем лае. На главной горе высился собор, и его, и холм называли Мономаховым, или Детинцем, а по другим горам и в низинах стояли церкви, деревянные и каменные.
Горами смольняне именовали мысы