Нас учили, что Февральская революция была «буржуазной», вот большевики и устроили другую революцию – Октябрьскую. Правда, концепция двух революций сложилась позже, в сталинские годы, да и сам термин «Октябрьская революция» появился позже, а в то время и еще довольно долго сами большевики, включая Ленина и Сталина, называли произошедшие в октябре 1917 года события переворотом. Двадцать лет спустя об этом еще не забыли.
Архитектор Алексей Душкин проектировал станцию как «застывшую музыку» революции как таковой, имея в виду все революции, предшествовавшие «Великой Октябрьской», и прежде всего Великую французскую революцию, получившую в советских учебниках имя буржуазной. Предполагалось по углам арок, соединяющих пилоны, установить бронзовые рельефы с изображениями Дантона, Робеспьера и других революционеров прошлого. Душкинский замысел показался начальству слишком смелым, хотя о вождях Февраля 1917 года, каких-нибудь Милюкове или Родзянко, и речи не было.
«Изначально пластической идеей станции была мировая революция, такой подземный энергетический взрыв, – рассказывал мне внук архитектора, художник Алексей Душкин. – Я видел эскизы станции без скульптур и переходов на другие станции посередине. Выглядело как кипящее пространство, где низкие арки по бокам похожи на котлы или ядра».
«Самой любимой станцией моего мужа была „Площадь Революции“, – вспоминала Тамара Душкина. – …Алексей Hиколаевич боролся за свою идею, считая, что фигуры загромоздят пространство. Hо молодой еще тогда архитектор не смог выиграть сражение с маститым скульптором: академик М.Г.Манизер оказался сильней».
По замыслу Душкина, никаких скульптур и в помине не было. Откуда же они появились? Поскольку диаметр арки шире, чем проход, то в углах пилонов получились свободные пространства. Эти ниши Душкин собирался заполнить бетонными уголками с барельефами на революционную тему. Конкурс на заказ на барельефы отдали в Ленинград, так в проекте появился известный скульптор Матвей Манизер. Он-то и настоял на том, чтобы вместо барельефов разместить в углах объемные скульптуры. По словам искусствоведов, такая замена в корне изменила систему взаимоотношений элементов ансамбля. Цоколь пилона превратился в постамент для фигур, и уже не пластика служила архитектуре, а наоборот, архитектура – пластике. Вся станция стала походить на музей скульптуры. Вот почему «Площадь Революции» с согбенными скульптурами Манизера не раз была обругана как китч в архитектуре. И, тем не менее, этот ни на что не похожий микст превратился в один из ярчайших символов эпохи.
А, может, и не было в природе какого-то единственно верного художественного решения. Так или иначе, «арт-объект» остался и существует именно в этом виде, исторический