Но выходить из комнаты всё же пришлось, и княжна таки нос к носу столкнулась с Агриппиной.
– Ой, княжна, а я к вам! – как всегда с восклицания начала она. – В гостиной баронесса Толстая дожидаются. Приказали доложить о себе…
– Приказали! Как баронесса может приказывать чужой горничной?
Это Соня давала выход своему раздражению: чего бы баронессе церемониться с Агриппиной? Но нет, каково! все словно сговорились отвлекать Соню от её дела.
– А вот так, – Агриппина выпятила грудь и приподнялась на носки, баронесса женщина высокая и дородная. – Доложи, говорит, Софье Николаевне, что я её жду!
Горничная выпучила глаза, видимо, изображая свирепость гостьи, и надула щеки. Потом она приняла обычный дерзкий вид и вроде задумчиво проговорила:
– А как, скажите на милость, я доложу, ежели княгиня спят и будить не велели?
– До чего же ты глупа, Агафья! А ещё хочешь, чтобы тебя Агриппиной называли. Да знаешь ли ты, что Агриппина в переводе с греческого… постой, а что же означает твоё имя? – Софья помедлила, складывая вместе значения слов и, не выдержав, прыснула. – Схватить за ногу!.. Так вот, раз баронесса меня спрашивает, то надо меня звать, а не маменьке докладывать.
– Мария Владиславна наказали – докладывать обо всём, – строго сказала Агриппина, всё же обиженная несправедливым переводом своего нового красивого имени. – А вы, княжна, к слову сказать, опять в пыли. И где вы только её находите! Я хоть и глупая, а думаю, вам в таком виде к баронессе не след выходить.
– Не след! – передразнила горничную Соня и пошла в ванную комнату приводить себя в порядок.
Надо будет посмотреть, не осталось ли пыльных следов под полкой, где она выходила из комнаты деда. А то любопытная горничная непременно сунет туда свой нос. Она приоткрыла дверь и крикнула Агриппине:
– Баронессе наливки подай… Или чего ещё она там попросит.
Баронесса Татьяна Михайловна Толстая сидела в кресле так грациозно, так царственно небрежно, так изящно обмахивалась веером, что её вполне можно было представить сидящей на троне.
Соня остановилась в дверях, невольно залюбовавшись зрелой красотой гостьи. "Сколько же ей лет?" – вдруг подумала она. Баронесса помнилась ей такой ещё в Сонины пять лет, когда приезжала в гости к маменьке. "На вид не более тридцати, но если я помню её в одной поре не меньше двадцати лет… Ежели бы не перчатки, которые она не снимает, и не платья с закрытым воротом, можно было бы подумать, что красота Толстой неувядаема…"
Гостья пила наливку.
– Хороша! – причмокнула она, опрокидывая