–– Нет, Сюзанна, такой возможности нет.
Я подавила вздох. Герцог попытался меня приободрить:
–– Не грустите, милая, я вам даю клятву, что мое пятидесятилетие мы уж точно встретим вместе. А сорок лет – это такая нелепая дата. Не молодость уже и еще не старость – ну ее, что тут праздновать?
К нам уже бежали девочки, наперебой крича о том, какие великолепные они собрали ракушки на морском берегу. Воспользовавшись моментом, Александр в последний раз крепко прижал меня к себе и, поцеловав в губы, чуть хрипло шепнул:
–– Я был ранен, конечно… и еще не готов к очень уж громким подвигам. Но твое присутствие, дорогая, вливает в меня недюжинные силы.
–– Что это значит?
–– Это значит, что раненый воин за неделю до отъезда так окреп, что готов пылко овладеть собственной любимой супругой. Если супруга, конечно, тоже вполне здорова.
Меня потрясло это заявление: я совсем не ожидала, что Александр оправился до такой степени! Но, с другой стороны, в его хриплом шепоте было столько чувственности и нетерпения, что я сама ощутила внутри подзабытую уже за эти месяцы дрожь страсти. Я засмеялась, довольная тем, что желание не уходит из наших отношений:
–– Супруга здорова. Ее спальня всегда открыта для вас, о доблестный воин.
Девочки настигли нас, оглушили разговорами, и наша интимная беседа была прервана. Мы зашагали быстрее, к Люку, который ждал нас с ароматным рыбным супом, но руки наши не разомкнулись, и в этом теплом сплетении пальцев я предвкушала все те радости, которые всегда дарила мне телесная близость с Александром – единственным мужчиной в мире, который делал меня счастливой одним своим прикосновением.
1 ноября я впервые сняла траур, который носила по старому герцогу дю Шатлэ.
Нет, конечно, я и раньше не ходила исключительно в черном, но все же в моем гардеробе преобладали темные цвета. За восемь с лишним месяцев они утомили меня морально, и сейчас, в день отъезда Александра, я почувствовала настоятельную потребность переодеться во что-то более приятное. Во-первых, беременным женщинам полезна радость, во-вторых, я не хотела, чтобы день проводов герцога был омрачен хоть какими-то признаками траура. Я гнала от себя любые мысли о том, что с войны, бывает, не возвращаются. Мы расставались ненадолго, я была уверена, и впереди нас ждала долгая-долгая и счастливая семейная жизнь – если не во Франции, так в Англии.
Последнее было, на мой взгляд, более вероятно. В то, что шуаны смогут победить Республику, я, конечно, очень мало верила. Хоть сколько вокруг велось разговоров о том, что им помогут англичане, что принцы крови высадятся в Бретани с многотысячным войском и сокрушат синих, все это не вызывало у меня особого доверия. За последние десять лет я слышала тысячи таких разговоров, и теперь предпочитала помалкивать, лишь пожимая плечами. Возможно, я гораздо лучше, чем бретонцы, знала, насколько глубоко революция пустила корни в умах французов. В годы террора я жила в Париже и видела, как он изменился: мне было ясно, что возврата к Старому порядку нет и не будет. О нем можно было сколько