– Он хочет вернуться в Сандхерст, – добавил дядя Джон, – на кафедру военной истории. Придется ему опять носить форму, – герцог помолчал, – как Иоганн и Хайди, милый? Иосиф сказал, что мой звонок Рабину пришелся кстати, – Аарон уверил дядю, что с Альбатросом все в порядке.
– Он посылает поздравления, – о других новостях Аарон решил умолчать, – и надеется, что вы скоро увидитесь, – рав Горовиц тоже закурил.
– Может быть, к Хануке ему разрешат позвонить Хайди, – пожелал Аарон, зная, что раввины такого не одобряют.
– Нечего тянуть, – он откашлялся, – это хорошие новости, – он так и сказал:
– Ребенок должен родиться в январе, – Альбатрос побледнел, – не волнуйся.
– В квартале нет телефонных будок, – добавил Аарон, – но в ешиве имеется аппарат, рано или поздно тебя к нему подпустят, – Альбатрос что-то пробормотал:
– Благословения он выучил, – обрадовался Аарон, – как говорят русские, лиха беда начало, – он успокаивающе сказал:
– Новости отличные. Теперь раввинский суд, может быть, не затянет дело, – Альбатрос поднялся.
– Я готов ждать, сколько потребуется. Передай Хайди, что я ее люблю, – голубые глаза парня заблестели, – и буду любить всегда. Передай, что я… – он махнул рукой, – но я все скажу сам, добравшись до телефона, – из томика Торы выпала помятая бумажка. Альбатрос смутился:
– Я практиковался в письме, – Аарон краем глаза прочел знакомые имена. Одно Брунс подчеркнул.
– Имя замечательное, – он вернул записку, – но до еврейского имени тебе еще долго, Альбатрос, – Брунс неожиданно улыбнулся.
– Я терпеливый человек. Мне есть ради чего учиться, Аарон, – завсегдатаи зашевелились. Рав Горовиц надел шляпу.
– Пошли на молитву, Йоханан, сын Авраама, – он потрепал Брунса по плечу, – все обязательно сложится, – над крышами Меа Шеарим сияло закатное солнце. Аарон остановился.
– Хорошо, что мы здесь, – на булыжнике ворковали голуби, – хорошо, когда евреи живут на своей земле, – они с Брунсом направились к открытой двери, откуда слышался напевный голос чтеца.
Водрузив антикварный кофейник на дубовый стол, Эмиль заглянул через плечо Элишевы. Женщина разложила перед собой аккуратные заметки. Полковник Шахар-Кохав всегда любовался ее каллиграфическим почерком. Элишева отмахивалась:
– В Мон-Сен-Мартене нас учили чистописанию по прописям. У нас была строгая преподавательница.
Эмилю нравился и ее почерк, и скромные платья и безукоризненно отполированные ногти. Элишева, будущий врач, не делала маникюр.
– Будь