Лукасевич, поэт по призванию, а в служебное время геолог, кивнул на разоравшегося Киселя:
– Вот, изволите ли видеть, тоже поэзия! Перестановка слогов и беспардонное воровство! Как не стыдно!
Геолог, как это принято у интеллигентов, слегка картавил.
– Рад вас видеть, господин утопист, – улыбнулся Вийт. – Вас отпустили под залог?
Лукасевич налил себе вина из бутылки, которую носил с собой, и сразу же отхлебнул добрых полбокала.
– Сняли все обвинения, Ронислав Вакулович! Хоть митинг и был незаконным, я на нём лишь выступал, я его не организовывал!
– Разве призывы к насильственному свержению законной власти больше не наказываются?
– Да полноте! – дёрнул головой геолог. – Власть, конечно, должна быть свергнута, причём всепренепременнейше насильственно, однако есть ведь разница между констатацией исторических закономерностей и зовом взяться за булыжники!
– А газета? – приподнял бровь Вийт. – Кажется, «Ве́рите?», не так ли? Каждый раз, когда она оказывается у меня в руках, с её страниц сочится кровь, причём голубая!
– Газету власти закрыли, – вздохнул поэт и в сердцах допил свой фужер. И тут же наполнил его вновь. Всё из той же бутылки.
– Это какое-то особое вино? – не выдержал Вийт, любопытство взяло верх над правилами хорошего тона.
– Особое? – переспросил Лукасевич, разглядывая бордовую искрящуюся жидкость в своём бокале. – Да, пожалуй, что особенное. Я, видите ли, принёс его с собой!..
Договорить геолог, однако, не успел. К собеседникам подскочил давешний знакомец Мйончинский. Он так и остался в своей форменной фуражке и теперь бравировал антиобщественным поведением, с вызовом отказываясь снять головной убор, кто бы его к этому ни призывал.
– Так вы тот самый сыскной надзиратель Вийт? – воскликнул он, поправляя козырёк. На лице студента отражались разнообразнейшие душевные переживания – от недоверия до радостного преклонения, к которым сыщик был столь привычен. – Гениальный дедуктивист? Naprawdę?[8] Что же вы мне не сказали?! Почему я должен об этом узнавать лишь волею случая?
– Позвольте!.. – удивился Ронислав Вакулович, но тут раздались жиденькие аплодисменты.
Угледобытчик, кланяясь во все стороны, соскочил с табурета.
Мйончинский немедленно бросился к этой импровизированной сцене. Он сумел опередить некоего прыщавого субъекта в мундире инженера, взобрался наверх и начал:
Ты ведь лишь кости и ведро воды!..
Увы, насладиться триумфом ему было не суждено. Отверзлись створки двери, колыхнулось пламя в свечах, и на пороге залы появилась мадам Волошская.
Всё и вся замерло. В зале более не двигался воздух, не пузырилось шампанское, не раздавались звуки, не дышали люди.
Тишина