– Да о чём ты?
– Мы не будем вместе – вот о чём… Это невозможно, вероятность равна нулю.
– Ну и ладно! – сказала Кривогорницына как-то насмешливо и презрительно.
Женщина выскользнула из-под одеяла и, молча натянув платье, распахнула окно. И тотчас резко хлестнули косые холодные нити дождя. Улицы Юлия уже не увидела – её съел дождь. Потом, когда небо утихомирилось, она, всё так же молча, схватила с вешалки плащ, отворила дверь, сбежала по лестнице и выскочила вон из этого теперь ненавистного ей дома.
Ночь была не светлая, как вчера, а тёмная – цвета расплывшейся туши. Такси подхватило женщину и понесло. И лишь уличный фонарь прокалывал ночь. В луже под фонарём чернело единственное отражение голубой ели.
Розмазнин закрыл окно и, сев на корточки, обхватил голову руками:
«Эх… Неужели никто не прирежет меня?»
На дне чёрной ямы лежал город. Розмазнину не спалось, он всё думал и думал о случившемся. Чувство его не стлело, нет, но он был уверен, что поступил правильно, разорвав наконец с Юлией: «Ну не должна была она бросить мужа и сына».
Штучка
Елена Сергеевна Штучкина вышла из детского сада с каким-то кислым чувством. То ли заведующую раздёргал этот «мужик порченый» Лёня, снова заступивший на дежурство с перегаром, то ли «неуд» у дочери в школе? Нижняя губа Елены Сергеевны даже сместилась влево. Женщина никогда не отличалась хорошим цветом лица, но теперь и вовсе побледнела. Могло показаться, будто в животе у неё живая лягушка.
А тут ещё и надоедливо влезающий в ухо шум…
Заветрило, захолодало.
Опустился первый мохнатый снег. Воробьи выделялись на нём чётко, точно рассыпанные зёрна гречки. Штучкина, поглядывая на воробьёв, вдруг улыбнулась и решила обязательно уладить то, что никак не ладилось. Позвонила дочери и сказала, чтобы та садилась за уроки и что сама она уже скоро приедет.
И приехала… Трамвай, отсверелив, померк в темноте. Елена Сергеевна проводила его взглядом и, зайдя в магазин за кофе, поспешила домой. Поднялась на третий этаж, открыла ключом дверь. Тусклый жёлтый свет, колеблясь, скользнул по стене и пополз на потолок, затканный по углам паутиной.
«Надо веником обмести», – словно стукнулась лбом о действительность женщина.
– Мам, я посуду помыла, – как лисица, вытянула шею Ульяна.
– Умница… А уроки сделала?
– Не совсем.
Девочка заступила матери дорогу, но тотчас отпрянула.
– Я не успела… Понимаешь, приходила Саша… мы играли…
– Уль, я всё понимаю, – устало примостилась на диван мать, – только вот в диктанте у тебя девять ошибок.
– Девять?
– Не больше и не меньше.
– Я не такая, как все… я дура.
– Ну что ты выдумала?
– Нет, не выдумала, и Саша права.
– Вот при чём здесь Саша?
– При том… Я дура, она верно заметила…
– Так, что значит «верно заметила»?
– А то и значит… Саша мне это говорила…
– И часто?
– Когда