Резко распахнув избяную дверь, Манида толкнул ночных гостей вперед, и они оказались в душной комнате, пропахшей срамом и алкоголем.
Комната еле освещалась лампой-семилинейкой. Были когда-то такие, под стеклянными пузырями.
Напротив, прямо перед глазами любопытных зрителей, свесив до пола распахнутые ноги, поперек кровати лежала Катька Косматка. Головы не было видно, только над голым животом спущенными футбольными камерами лежали груди с короткими черными сосками, то ли для того чтобы надувать эти спущенные камеры, то ли еще для какой цели.
Между раскинутых ног (Иван не сразу сообразил, что это) топорщилось какое-то темное разворошенное гнездо, в середине которого маленький розовый птенец жадно разевал рот.
Зачем он здесь?! Невозможность ситуации приковала его к половицам. Он не мог поверить, что перед ним лежала голая женщина, готовая к выполнению предназначенных ей природой действий.
Манида обнял замерших зрителей:
– Подходите ближе, она не кусается – зубов нету, одни губы.
Приятели ошалело хлопали глазами.
– А, чего боитесь? Катька уже хорошая! Она почти всю бутылку одна засосала, да еще самогонки добавила, – он подошел и легонько ладошкой пошлепал ее по растрепанному гнезду.
Женщина никак не отреагировала, подставляя свету всю свою срамоту.
– Навались, подешевело! – ерничал Манида, раздвигая двумя пальцами, указательным и средним, темные заросшие губы. Иван с ужасом увидел рассеченную, зияющую рану, от которой не было сил отвести глаз. Его почему-то охватила такая дрожь, что застучали зубы.
Мишка оказался впереди, расстегивая трясущимися руками брюки. Он во всем хотел быть первым. Да Иван и не настаивал на обратном.
Колька по-отцовски снисходительно приободрял: «Давай, давай!» – когда Мишка Спица, сын врачихи, вдруг заходился в припадочном экстазе.
…Иван помнил только непролазный чертополох и заросли колючей ежевики, потом какое-то чавкающее болото, в котором он тонул и задыхался. И – все!
Ему тогда показалось, что пьяная растрепанная женщина лишь притворялась таковой. Когда Иван пробирался сквозь кустарник, тонул и задыхался, ему мерещилось её тихое хихиканье.
От стыда, от необратимости сделанного, Иван, не обращая внимания на ободряющие восклицания Маниды, пулей выскочил на улицу.
Страшная ночь встала перед ним. Какая-то неестественность белых крыш, домов, деревьев. Он не помнил, как очутился на берегу Большого Ломовиса.
Тишина и черная вода омута.
Липкие нечистоты сочились из каждой его поры. Иван не мог прикоснуться к себе без омерзения. Скинув на холодный песок одежду, он стоял перед наполненной ночными страхами темной