Замечу, что этот анекдотический первый опыт никак не повлиял на мое отношение к оральному сексу – я люблю оральный секс, и в пассивном, и в активном варианте, и получаю от него массу наслаждения. Смысл случившегося в действительности был другой – секс, как и вся жизнь, может быть в высшей степени нелепым, даже абсурдным, со всеми сопутствующими ему обстоятельствами, со всей его окружающей средой. И, когда берешь ход событий, подталкивающих к нему, в свои руки, нужно быть готовой в том числе и к тому, что все будет предельно глупо и смешно. Ну и что – к этому нужно быть готовой, каждый раз выходя из дома.
Когда я рассказала о случившемся Кире с Оксаной (рассказывая, я не чувствовала угрызений совести – ведь они не были знакомы с Ромой), Кира, утерев слезы, выступившие у нее от смеха – а она смеялась громким девичьим баском, с широко открытым ртом: прохожие, бывало, оборачивались, – сказала ну а что, неплохо, смотри-ка, за один мини-минет несколько ужинов и еще целое пальто, молодец! То есть Кира, конечно, шутила, и мы еще долго разгоняли на тему «Нинка далеко пойдет», но вопрос все же был поставлен – вопрос о том, как относиться к подобного рода инвестициям в меня, в мое будущее согласие на секс (да, об этом в данном случае, разумеется, не думал Рома, но действовала так, будто думала, его мать).
Для меня этот вопрос не мог быть незначительным – мы с матерью все еще жили, перебиваясь от ее зарплаты до папиного перевода из Америки и потом снова до зарплаты или случайной подработки; мы не голодали, нет, но новое пальто купить уж точно не могли. Ромина же мать была одним из немногих бенефициаров хаоса последних десяти лет. И конечно, мне не могла не приходить в голову мысль о том, что вот тут – рядом, только протяни руку – есть возможность больше не думать о том, как бы купить новые колготки или, там, зайти в кафе, а денег нет. Тем более, что, кажется, все, что для этого нужно было делать, это смотреть Кубрика. Я отказалась от этой идеи не из моральных соображений, а потому что Рома не вызывал у меня ни капли желания и еще потому, что я смутно чувствовала какую-то опасность в этой его припизднутости. Я не ошиблась – через год Рома с мамой уехали в Аргентину, где он вступил в иеговистского толка секту.
И да, ту ночь я провела на кухне, утром уехала в школу, а вечером, когда он позвонил, сказала ему, что он маменькин сынок и чтобы больше не звонил. И он не звонил. Только через много лет, когда приезжал на несколько дней из Аргентины; мы даже встретились, чтобы выпить кофе по-дружески; он подарил мне брошюру «Иисус любит тебя». Из вежливости я донесла ее до ближайшей урны.
Удивительно, но в эту последнюю встречу у меня не было чувства неловкости – напротив, я скорее испытала нежность к прошлому, к себе шестнадцатилетней и даже к Роме, раз уж мы прошли через это вместе, такие маленькие и смешные.
Впрочем, при всем