– Ситуация такая, брат. На меня очень сильно наехали, требуют деньги, много денег. Очень серьезные парни, не шутят, опасные. Ты их видел днем. Ничего объяснить нельзя. Не повезло мне. Сегодня у меня с ними вечером встреча, в полицию идти нельзя, ты же понимаешь, город с гулькин нос, все знакомы друг с другом, да и не пойдет никто за меня. Я человек простой, никаких дел с ними у меня никогда не было, я их обхожу за километр. Семья, работа, синагога. Был бы отец, он бы уладил, но отец не с нами уже. Ты, как я понимаю, парень серьезный, можешь со мной пойти, помочь присутствием, а? У тебя какой уровень армейский?
Хези вызывал жалость. Одним махом он стал маленьким крупных размеров мужчиной. Нафтали ничего такого не ожидал, он просто хотел подзаработать на машину. Конечно, ввязываться в такие истории было ему очень нежелательно. После двух лет подготовки, командир группы, серьезный офицер – и какая-то наглая шпана… Опасная, как желтые суставчатые тарантулы на твердом песчаном грунте в Синае у сортира на курсе выживания.
– Когда у тебя встреча с ними? – спросил он Хези.
– Через два часа, они могут следить за мной, имей в виду. Оружия брать нельзя, да у меня и нет ничего, один гонор. Так какого ты уровня в армии, ты не сказал мне.
– 12-го, – нехотя сказал Нафтали.
– Я понял тебя, брат. Пойдешь?
Оставлять этого человека, просившего о помощи, Нафтали почему-то не мог.
– Да, – сказал Нафтали. – Мне надо забрать кое-что из дома, подожди меня.
– Никакого оружия, только его не хватало. Только руками не обойтись с ними, это точно, – тоскливо сказал Хези. – Огнемет бы не помешал.
– Шмогнемет, – передразнил его Нафтали. Он очень редко кого-нибудь передразнивал или шутил над кем-то. Только если случались особые обстоятельства. Он быстрым шагом пошел домой мимо пыльных кустов лавра и розмарина, перешел улицу, поднялся до незапертых входных дверей и мимо отца («здравствуй, папа», – на ходу по-русски) в гостиной у телевизора, прошел в свою комнату.
Быстро переоделся в широкую байковую фуфайку с капюшоном, с карманами на животе и на предплечьях, затем нагнулся к нижнему ящику платяного шкафа с аккуратно сложенными стопками одежды. Он выдвинул ящик наружу, взял вещмешок и распихал из него по карманам четыре круглых предмета в брезентовых чехлах. Быстро сложил все обратно, задвинул ящик внутрь, поправил воротник фуфайки и вышел.
«Не безумствуй, не подавляй гормоны», – сказал ему в спину отец, которого пожилые беженцы из Польши и Галиции звали в синагоге Нью-Джерси сразу по приезде «Джеф Моисеевич». «Доброе утро, Джеф Моисеевич», – говорил ему некто Эпштейн, поэт на идиш, беженец из закарпатского городка Берегово (Лампертхаза), приподнимая над склоненной головой почти новую шляпу, полученную на синагогальном складе помощи вновь прибывшим беженцам. И майор Гарц откликался