Птица не летела – барахталась и кувыркалась в воздухе, как пьяная. Запускала себя то вниз, то вверх, то опять – неуклюже – к земле, то, сильно кренясь, шарахалась куда-то вбок.
– Коршунец, первогодок! – вслух определил Валя.
И снова задумался.
А коршун-первогодок всё продолжал ходить вверх-вниз, как сошедшая с ума рыже-бурая щётка с обломленной ручкой.
Тут Ившинский повёл головой и увидел другую птицу, а за ней и третью. Другая и третья не летели – бежали к шоссе. Одна на бегу чуть взлетала. Другая, спотыкаясь, падая, кубарем скатывалась с небольших пригорков, словно умышленно выбирая их на своём пути.
«Чего это они?» – опешил Валя.
Коршунец тем временем упал камнем на землю.
Безотчётно подражая птицам, Валя и сам хотел было грохнуться на землю, но коршунец почти тут же взлетел.
Теперь он уже не кувыркался, а, зависнув в воздухе и отвернув голову в сторону, дёргал крыльями, распрямлял их, но никак не мог до конца распрямить.
– Шею сломаешь, обалдуй! – крикнул Валя, но коршунец его голоса не услышал.
Тогда Ившинский поднял с земли обломленную недавним ураганом ветку, чтобы шугануть тех двоих, что были уже рядом с шоссе, а заодно на замахе испугать коршунца.
Но вдруг словно застыл.
Приостановился, замер и весь мир, потому что Валя вспомнил: так же выворачивал шею, крутился и дёргал руками тронутый умом Никоша, который, несмотря на все предосторожности родни, как-то раз сломал-таки себе шею. Когда он её сломал и умер, Валя-девятиклассник ходил смотреть. Никошу прежнего – незлого, слюнявого – было жаль. А мёртвого его тела – совсем нет!
– Зачем ходил? – упрекала тогда ещё не окончательно слёгшая мать. – Ишь, любопытный! Не смей раньше сроку смерти в лицо заглядывать!
Валя встряхнулся, сделал несколько шагов вперёд.
– Не надо, блин! – крикнул Ившинский птицам и тут же швырнул веткой в подбегавших к шоссе пернатых.
– И тебе – на! – сдёрнул он с головы плотный, но по осени уже не греющий картуз и крутящейся тарелочкой запустил в коршунца.
Тот краем глаза наверняка картуз засёк, полёт чуть выровнял и неуклюже опустился на ветку ближней ольхи.
Остановились и две другие птицы. Одна быстро исчезла в траве, другая, взлетев и неравномерно вздымая-опуская крылья, поплыла мимо леса, на север, в сторону Торбеева озера.
Почему так подумалось – птица полетела к Торбееву – Валя не знал. Но при мысли о водной глади ему стало легче, лучше, даже подобие улыбки по губам скользнуло: вспомнилось давнее, незадачливо-смешное и, ясень пень, невозвратное.
Он тогда поехал с Любкой-младшеклассницей кататься на лодке. Она сама позвала. Людке было лет двенадцать, и в четвёртом классе она сидела уже третий