– Вон, я тебе сказала, что б духу твоего тридцать три дня здесь не было тупица беспамятная, во-о-о-о-н! – и она на самом деле с угрожающим видом направилась к стопке с поленьями.
– Да помню, я, все. Помню. Почему это я беспамятная? Ладно, ухожу уже, ухожу. Обиженно тараща глаза, не в силах замолчать, продолжала “маленькая колдунья” бубня себе под нос – в полнолуние, свечку зажечь, сесть к столу, провести ритуал, никому не рассказывать, ему на глаза не показываться, аж, пока сам не придет.
Отбарабанив зазубренный урок, схватила куртку, пустую сумку и вылетела из избы, громко хлопнув дверью. Через секунду она просунула голову в дверной проем.
– А почему именно тридцать три дня, то, а?
В ответ, сухое полено со свистом пролетело через всю комнату, и ударилось, ровно в то место, где только что торчала голова Оксанки.
Глава 3
«Пробуждение»
Седьмые сутки валит снег не переставая. Тишь в лесу – оглохнуть можно. Деревянная избушка видна, только тогда, когда идешь к ней по тропинке, которая, впрочем, была хорошо утрамбована, видно за зиму не одна пара ног и не единожды сюда захаживала. Сугробы сравняли избушку вровень с крышей, и при определенной доле фантазии можно было принять ее за берлогу с дверью. А короткие тропинки, в основном за дом, определяющие места жизнедеятельности, сейчас почти не видно.
Дверь с трудом отворилась изнутри. Старуха с горшком в руках протиснулась сквозь образовавшийся проем, валенком отбросила наваливший за ночь снег и, попривыкнув к свету, воззрилась на содержимое «ночной вазы».
– Так-так, неплохо, неплохо, – приблизив горшок к носу, она понюхала, покивала головой, окунула указательный палец в желтоватую жидкость, лизнула ее, опять кивнула, еще раз оглянулась вокруг хозяйским взглядом – забормотала: – «Вали, вали «лапастый», скоро твой срок придет, а мой наверняка отодвигается», – и засеменила за дом, утрамбовывая валенками скрипучий снег. Вдруг, тучам надоедало хмуриться, и они открыли блёклое зимнее солнце. Перед носом старухи радостно плясала одинокая снежинка пронзенная внезапным лучиком и старуха нежно заговорила с ней, – красавица, ты совершенна, твоя симметрия идеальна, не приближайся ко мне, твой срок и так скоро придет, а вот мой, вишь-ка, отодвигается.
Старуха бесчисленное количество раз на дню, к делу и без дела, повторяла про себя это слово, и от него теплело на душе, уходила тревога. И, вовсе не потому, что «костлявая», вдруг отпрянула от этой развалины в человечьем обличии. И не потому, что она боялась своего конца. Она знала, что как таковой смерти нет, есть только момент перехода в иное состояние, в котором бессмертной душе намного приятнее и комфортнее. Там хорошо, покойно, но там не будет этой маленькой девочки…
В жарко натопленной избе, на печке весело булькала в кастрюльке жидкая манная каша, в другой – картошка в «мундире», на припечке привычно