Отпив половину стакана, он поднял трёхлитровую банку и сделал несколько смачных крупных глотков. Рассол был хорош! Отпил ещё пару глотков, откусил беляш, откинулся на спинку дивана, закурил, закрыл глаза и опять улыбнулся.
– Ну вот и хорошо. Жизнь налаживается. Здравствуй, отдых! Здравствуй, Крым!
Допив стакан, он со вкусом доел пирожок, ещё раз отхлебнул рассолу и, взяв конфету, вышел из купе. Навстречу уже шла проводница.
– Ну как? Полегчало? Вижу, полегчало, – она расплылась в улыбке. – Что бы вы без меня делали?!
– И не говори, Маша! История тебя не забудет! Огромное человеческое спасибо! Век буду за тебя Бога молить! Береги себя. Ты правда очень хорошая женщина. У тебя всё будет хорошо.
– Ну, раз разговорился, значит, и вправду полегчало. Ладно, Максим, иди к своим женщинам. Чаю я им принесла, бельё собрала. Подъезжаем уже. Десять минут, и Феодосия. Да, кстати, там твои соседи так и не проснулись. Я боюсь, они не успеют…
Он задумался. В голове с трудом и со скрипом, но закрутились мысли…
– Точно! Семья же эта «а-ля юра воронцов»… Хорошие парни. Простые. Работяги. Гена и… как его… Вова. Точно. Оба на флоте служили. Северном! И жена его с ребёнком… как её… Галина. Ё… они ж в Харькове десять литров портвейна взяли! И в три ночи ещё вовсю бухали! Точно не встанут!
Он постучал в дверь их купе. В ответ тишина. Он стал стучать сильнее и не переставая. Наконец послышалось шевеление, и запорная щеколда издала характерный, похожий на выстрел звук. Через секунду дверь резко отъехала в сторону, и в проёме, держась двумя руками за верхние полки, показался человек в тельняшке.
– О! Макс! Это ты? Ты чего не ложишься? Ну ты даёшь! Мы уже все попадали на х… А ты крепкий! Сука это вино, что взяли на остановке. Ну типа портвейн… Пипец какое забористое. Мы по паре литров с Вовой дали, и всё – в ауте. А ты всё куролесишь?
– Гена, дружище! Подъём! Через пять минут Феодосия! Все уже собрались и ждут только вас, чтобы дать команду на причаливание.
– Да ладно! Гонишь, Макс! Какая на х… Федосия?! Мы только легли, – он высунул голову в коридор, покрутил ею по сторонам, потом встряхнул, как старый пёс, и произнёс: – Чё? Правда, что ль? Федосия? Ё… – и, повернувшись неуверенно на сто восемьдесят градусов, вдруг закричал, как учили на флоте:
– Па-а-л-л-лундра, братва!
Тут же подпрыгнул спящий на верхней полке Вова, ударился головой о потолок и покатился вниз. Упал на стол, ударился рёбрами и заорал ещё громче:
– Сука! Тонем! Полундра!
Истошно заорал, вторя ему, маленький ребёнок. И наконец басовито, спросонья, ещё не понимая, в чём дело, раздалось громогласное жены:
– А ну, блять, тихо всем! Стоять! Сидеть! Молчать!
Он не стал досматривать, чем закончится побудка в кубрике соседей, и тихонько захлопнул дверь.
– Молодой человек, а что там происходит? Что случилось? Кого-то убили? – спросил пожилой еврей из последнего купе, который уже вытащил свой огромный чемодан в белом, ещё,