И не вела она себя так, словно хотела попросить у Бога многое – сеньорита Маргарет никогда не испытывала необходимость просить что-то – хотя бы потому, что была уверена – любовь к Богу нечто настолько личное, как любовь к мужчине, и ей совсем не хотелось делить своего мужчину, в том случае если появился бы у нее, с кем-нибудь, и также ей была неприятна мысль делить своего бога с кем-то еще.
До сегодняшнего дня их взаимоотношения были дружественными и неторопливыми, их беседы были пропитаны ароматами сельвы и наполнены переливистым пением птиц, от чего темные африканские ночи становились спокойными, а потому сейчас, после того дня, наполненного ужасами, сеньорита Маргарет не могла избавиться от чувства растерянности, словно только что обнаружила, что кто-то, кому она слепо доверяла, хладнокровно предал ее.
То «душевное равновесие» – непоколебимая основа ее отношений с собой, с остальным человечеством и даже с природой, неожиданно распалась на мелкие кусочки, и теперь все ее существо, потеряв привычную гармонию, отчаянно билось за то, чтобы обрести спокойствие и, как следствие этого, окончательно запуталось и смутило ее до самых потаенных уголков души.
И вот сидела она там, на ступенях школы, как делал это каждую ночь, но на крыльце своей старенькой хижины, и спрашивала у своего Бога: какие у него были причины, чтобы сделать то, что было сделано, и ответа не получила.
– Кого ты собираешься подвергнуть испытанию? – язвительно спрашивала она. – Ни искренность моей веры, ни тем более веры тех миллионов, кто обожают тебя больше, чем я, не смогут компенсировать все те страдания. И целой вечности, что я проведу в аду, не хватит, чтобы расплатится за мучения этих детей… – и в тоне ее голоса звучало горькое порицание, без намека на надежду. – Зачем тогда все это?
Насилие, жестокость и месть – чувства далекие от понимания для такой бесконечно доброй женщины, как сеньорита Маргарет, которая даже тогда, когда до нее долетал смрад смерти и ворчание гиен, спорящих вокруг трупов на противоположном берегу реки, с великим трудом верила в то, что подобное варварство имело место, и все, что она теперь просила у своего маленького Бога – это проснуться и не видеть более всего этого кошмара, и чтобы мир вернулся к своему простому и мирному состоянию, каким он был три ночи назад.
Но неожиданно усталость обрушилась на нее, словно сокол на добычу, и как бы глубоко не был надломлен дух, но наступает такой момент, когда телесные силы преобладают, и она уронила голову и провалилась в сон, до того момента, когда короткий, но сильный