И умчался с таким видом, словно я отдал немыслимо сложный приказ, а вот он все запомнил, никто бы не сумел, а он еще и выполнит тютелька в тютельку.
Я вздохнул несколько раз, снимая раздражение, что-то мельчаю, как раз время, раздвинул плечи.
– Постарайтесь, – сказал я с гордо-уверенной улыбкой, – а уж Господь постарается!.. Сэр Альбрехт, проследите за выполнением…
– А вы куда? – спросил он быстро.
– Посмотрю на закат, – ответил я. – Всегда был неравнодушен к духовной красоте. Какой великий артист погибает!
Норберт спросил недоверчиво:
– Разве Господь Бог уже погиб?
Альбрехт тут же вставил:
– А кто на его месте?
Я поморщился.
– Это ваш король великий артист! Могу ценить красоту и как бы даже ценю. В каком-то аспекте. Даже в такое трудное время.
Лорд Робер сказал с пониманием:
– Если погибнуть, то при таком закате! Как будто тебя накроют всем небом, как пропитанным кровью знаменем.
– А я бы лучше под рассвет, – сказал барон Келляве. – Жизнерадостнее. А вы, сэр Тамплиер?
Тот прорычал:
– А я бы лучше других урыл! Одних на закате, других на рассвете. Хотя мне вообще-то все одно. Я не артист.
Арбогастр, давно чуя мое нетерпение, сорвался с места. Я заранее пригнулся, внизу под конским брюхом пронеслось серо-зеленое покрывало болота.
Через пару минут навстречу ринулись деревья с хищно растопыренными ветвями. Я распластался на конской спине, укрывшись роскошной гривой.
Стук копыт стал сухим и шелестящим, мчимся по толстому слою прошлогодней хвои. Впереди мелькнула массивная черная тень, между деревьями проскакивает виртуозно, но если заденет какое, даже самые могучие лесные гиганты вздрагивают от корней до вершины, на землю падают сухие ветки и сыплются листья.
Арбогастр начал замедлять бег, а Бобик далеко впереди подбежал к переднему краю деревьев и замер. Я насторожился, но опасности пока не чую, медленно пустил Зайчика вперед.
Деревья нехотя пошли в стороны. Между ними проступило темное небо с редкими звездами, у самого горизонта слабо багровеет догорающая полоска заката. Уже не багровая, а сизая, вот-вот сольется с фиолетовостью в той части неба.
Бобик оглянулся с вопросом в глазах.
– Молодец, – сказал я тихонько, – все понимаешь, морда моя замечательная.
Он вроде бы даже улыбнулся, тихонько выдвинулся между деревьями. Ноздри уже часто расширяются и схлопываются, я попытался представить себе, как он видит мир в запахах. Я тоже умею, но у него наверняка в десятки раз ярче, четче, образнее и устойчивее.
– Теперь тихо, – велел я. – Иди рядом. Ни шага в сторону!
Он чуть покосился недовольно, мне почудилась в преданном взгляде детская обида. Зачем уточнять, и так понял, не арбогастр какой-нибудь.
Милях в двух от леса высится огромная черная масса. В ночи Маркус не просто темный, а угольно-черный, словно принес с собой ужас дальнего космоса.
Мороз