– Послушаем мнение защитника.
Гольдберг или Гольденберг сказала, что, с одной стороны, её подзащитный, то есть Дед, дал показания, что не бранился нецензурной бранью, но, с другой стороны, два свидетеля милиционера утверждают, что он бранился, и у неё, Гольдберг/ Гольденберг, нет оснований не доверять показаниям милиционеров.
Дед вздохнул. Старая женщина исполнила нехитрые обязанности «кивалы», как говорят зэки, то есть соглашалась с судом, для того её и держали и подкармливали в этом суде. Жила она, по всей вероятности, совсем рядом, её вызвали, чтобы она, сидя в облезлой шубе и шапке, символизировала «законность» процесса, намекала бы на его соревновательный характер. На деле боязливая старая еврейская женщина символизировала бессилие и покорность.
Судья, перелистав документы и назвав их, спросил, не хочет ли обвиняемый что-либо добавить.
– А чего тут добавлять, – сказал Дед преспокойным тоном. – Нечего добавлять. С вами мне всё ясно.
Судья сказал, что он удаляется, для того чтобы вынести решение. Было уже без четверти десять вечера 31 декабря, потому что именно это время показывали часы на стене.
Дед оглянулся. На самой задней скамье сидел капитан 2-го оперативного полка. Лицо у него было невесёлое. Человек был явно не доволен и собой, и происходящим. По всей вероятности, ему дали приказ поехать и задержать. Дед знал командира 2-го оперативного полка, полковника. Друзьями Дед и полковник быть не могли, однако когда Деда задерживали на самой площади, его последние несколько раз задерживал этот полковник. Если посмотреть на фотографии задержаний Деда на площади, их в Интернете множество, то полковника можно обнаружить рядом, держащегося за Деда. Полковник, впрочем, был спокойным типом, во всяком случае по отношению к Деду. Хотя иной раз ситуация выходила из-под контроля. Как, например, 31 октября, когда Деда насильно тащили на чужой митинг. Вниз головой. Уронили на асфальт. Есть фотография его на асфальте, над ним как на картине «Пьета» (по видимому, по-итальянски значит «оплакивание») наклонился, прикрывая его собой, старший охранник Михаил. Впрочем, точнее – товарищ по партии. Дед называл охранниками товарищей по партии, охранявших его.
Да, капитан недоволен. Ему дали приказ, но, видимо, не предупредили о таких деталях, как лживые свидетельские показания. Одно дело просто задержать, а вот лживые свидетельские показания, на основании которых этот известный всей стране человек в старомодной шапке отправится под арест – это уже другое дело, неловкое какое-то, нехорошее. Сам капитан устранился от лжесвидетельствования, но солгали его подчиненные. Дед подумал, что капитан, вероятнее всего, пинает себя зато, что вёл с ним почти дружеские разговоры в автобусе после задержания. Если бы капитан молчал, всё бы сейчас выглядело по-иному.
Он сказал, что ему нужно в туалет, и его с поспешной готовностью отвели туда давшие лживые показания свидетели. В коридоре он увидел Кирилла, тот весело сидел на лавке. Кирилл крикнул