– И надоедая своим пустословием божественному Цезарю, благородному Вителлию и почтенному Кассию, – улыбнувшись, промолвил Луций Херея, поднимаясь на ноги. Изменив тон, он добавил: – Надеюсь, мне не нужно напоминать, что наш разговор должен остаться в тайне?
– О! Как ящерица молчалива среди животных, так Иларий хранит секреты среди людей.
– Тем более что ящерица лишается хвоста так же быстро, как Иларий лишится головы, если не будет держать язык за зубами.
– Разумею. У меня на все случаи жизни припасены слова Пиндара, который среди лириков парит, как орел среди стервятников. Сей поэт однажды сказал: «Как часто уменье молчать бывает вершиною мысли…»
– Прощай, Иларий. Посвети мне на лестнице.
– Сочту за честь. Сейчас иду, – почтительно ответил либерт, пропуская Кассия вперед.
Убогость его жилища теперь просто била в глаза.
– Ты живешь один? У тебя есть женщина или слуги?
– Только один раб… подросток. Он и стирает, и готовит еду, и убирает жилье.
– Это хорошо, – сказал Луций Херея, выходя на лестницу вслед за Иларием, взявшим в руки маленький светильник.
– Завтра в десять часов утра, как весенняя ласточка возвращается к своему гнезду, так и я на крыльях надежды прилечу под крышу моего щедрого хозяина, благородного Авла Вителлия.
– Ладно, в десять часов. Только прошу тебя, не терзай слуха своего покровителя этой бессмысленной птичьей трескотней! – крикнул Кассий. – Ты человек образованный и, конечно, помнишь строки Флакха о том, что нельзя слишком надоедать людям.
С этими словами он вышел на Рыбачью улицу, откуда быстро свернул на улицу Малый Велабр и, пройдя сначала Бычью улицу, а потом Виа Сакра, миновал храм Аполлона и поднялся вверх по улице Виктории, ведущей к Палатинскому холму.
Иначе говоря, вскоре он очутился в ярко освещенном атрии дворца Тиберия, где увидел две молчаливые очереди горожан: тех, кто желал справиться о здоровье Цезаря, и тех, кто, уже навестив его, собирался выходить наружу.
С трудом протиснувшись сквозь толпу, к Луцию подошел актер Марк Мнестер, любимец Цезаря и один из самых красивых мужчин Рима.
Марку Мнестеру недавно исполнилось тридцать лет. Обладая стройным и в то же время могучим телосложением, он, казалось, самой природой был создан для выступления перед тысячами зрителей. Так выразительна была его внешность: совершенная, точно высеченная из мрамора фигура; изящные и одновременно сильные руки; черная, перевязанная тесьмой густая шевелюра; наконец правильные черты умного, живого лица с большими красивыми глазами.
Мнестеру очень шел его роскошный греческий наряд.
В углу атрия, рядом с входом в таблий расположились человек пятьдесят преторианцев, возглавляемых центурионом и трибуном. Последний, облаченный в тускло поблескивающую