Когда потеплело, перебрались в хлев (в Забайкалье его называют стайкой). Конечно, перед этим в стайке прибрались, почистили, постелили сено. Стайка находилась во дворе домика, в котором жили дядя Леня, тетя Варя с бабушкой. Жили они, впрочем, раздельно: у домика были два входа. В одной половине дядя Леня с женой и двумя детьми, а в другой тетя Варя с бабушкой. Ко мне дядьки и тетки, как, впрочем, и бабушка, относились равнодушно; да это и понятно, своих детей наплодили порядочно. А я что? Я рос на отшибе. Отец устроился возчиком в отделе продовольственного снабжения оловокомбината – развозил на телеге по магазинам продукты, а мать разнорабочей на стройке. В доме появились деньги, на столе – то, о чем в деревне и не помышляли. Оловокомбинат содержал подсобное хозяйство, откуда шло в магазин иногда и мясо, а в основном, потроха, ноги, головы. Однажды я стал свидетелем разговора двух старух в магазине. Они стояли у прилавка перед огромной коровьей головой с разинутой пастью и поленьицей из коровьих ног. Старуха другую спрашивает:
– Мясо-то утром было?
– Вроде нет.
– А голова-то пошто без языка?
– А чтоб не сказала, куда мясо подевалось.
Но нам, голодальщикам, новая жизнь показалась раем. Помимо потрохов, коровьих ног для холодца, мать часто покупала соленую горбушу за 90 копеек, вымачивала, избавляясь от излишней соли, и готовила разные маринады с луком и морковью. Хлеб всегда был на столе, куски сахара-рафинада не переводились. Мне явно не хватало углеводов, и я ел сахар кусками. Тетя Настя говорила матери:
– Валька так хрустает сахаром, прямо страшно. – И обращаясь ко мне. – Ты хоть размачивал бы его в воде.
Но через год-полтора лафа закончилась: отец слег. При этом кадровик комбината то ли сам не знал последствий, то ли обманул: предложил отцу уволиться по собственному желанию. «Поправишься, и снова выходи на работу. Место для тебя, Андрей Иванович, всегда найдем». Так мы остались на одной зарплате матери, пришлось ужаться в питании. К тому времени нас поселили в трехкомнатную квартиру какого-то начальника: им пришлось уступить нам малюсенькую комнату. Не думаю, что они были нам рады, но жили мирно. Отец днями и ночами лежал на высокой кровати, отвернувшись к стене. Рак съедал его тщедушное тело. Как-то при мне подивился:
– Ксеня, погляди, какие у Вальки толстые икры. Отбавил бы мне немного.
Отец и до того был низкоросл, а во время болезни напоминал ребенка; возраст выдавало только лицо. Когда я изредка садился к нему на кровать, меня поражали его глаза: серые и чистые. Порой он пристально наблюдал за мной и о чем-то думал. Теперь я догадываюсь о чем…
Мне и по сей день стыдно за то, что я однажды сделал, вернее, не сделал. В поселке не было централизованного водоснабжения, колодцев не рыли,