брошенной бумажке от мороженого и облизал ее. Тетя Груня – одна из торговок, с вечно слезящимися глазами и сморщенным, как печеное яблоко лицом, пожалела меня и кинула кусок беляша. Она хоть и пьяница, потерявшая человеческий облик, но не все человеческое в ней умерло, она еще в состоянии сострадать. Это редкое чувство – сострадание – уже вымерло в нашем обществе за ненадобностью. В век высоких технологий такие глупые чувства не нужны, они лишь мешают.

      Смеркалось, свинцовые тучи заволокли небо, закапал крупный дождь. Прохожие, укрывшись зонтами, бежали домой, где их ждали вкусный ужин и теплая постель. А я брел по улице, утопая в жидкой грязи, по темным переулком в чужом городе. Нашел пустой подвал и улегся. Тут сыро, холодно, в животе пусто, а на улице дождь, слякоть…

      Смотрю на окна и знаю, что в человеческом жилье тепло и сухо, люди сейчас ужинают, и пахнет вкусной пищей. От этих мыслей стало еще грустнее…

      Как часто, когда я ходил по улицам, мне казалось, что узнаю своего хозяина! С замирающим сердцем я бросался вслед, скуля от радости, но это был не он…

      Каждую ночь я вижу один и тот же сон: сплю и слышу грохот лифта на лестничной площадке, стук каблуков, скрежет замка и детский визг…

      Открывается дверь, и я, oдурев от счастья, виляю хвостом и лижу те руки, что любовно ласкают мой загривок. Ребенок дергает меня за уши, трогает мне нос, а я благодушно покоряюсь и тут… просыпаюсь…

      Вокзал живет своей жизнью – это государство в государстве, со своими законами и порядками. Для простого обывателя – это место встреч и расставаний, а для нас, бездомных – дом родной…

      Целый день я лежу на перроне, люди равнодушно проходят мимо, обходят, а иные перешагивают через меня, даже не замечая…

      На соседний путь пришел московский поезд. Из него вывалилась очередная толпа голодающих. Они рванули к лоткам, сметая на ходу беляши, орешки, чипсы, кириешки, хрустики, сникерсы… Лотки, заваленные жратвой, пустеют. Как люди боятся быть голодными! Или они готовятся к третьей мировой, нагуливая жирок?

      Девочка с круглым личиком стоит чинно – вся пухлая, розовая. Она ест шоколадный батончик. Рядом стоит ее мамаша и цедит джин-тоник из баночки. Девочка увидела меня и подошла поближе.

      – Не трогай его. Он заразный, – резко останавливает её мать. – Лежит тут… шелудивый…

      Девочка состроила брезгливую гримасу и отошла в сторону. Я положил морду на пол и закрыл глаза. На душе стало так тоскливо.

      – Развелось их, – не унималась мать. – И куда только санэпидемстанция смотрит?

      Какое обидное слово – развелось. Не развелось, а вот конкретно такие люди, как эта дамочка, выкидывают нас на улицу, и мы живем, плодимся, болеем, никому не нужные. Вот такие только и ждут от санэпидемстанции, чтобы нас убрали с глаз долой.

      Меня приручили, а потом выкинули на улицу как старую ненужную тряпку, а ведь я живой…

      Голодный возвращаюсь в свой подвал, грохочет гром, в морду хлещет дождь, я весь промок, а в животе так пусто. Никто не позовет меня в дом, чтобы обогреть