– Ну наконец-то!!! – пищит она на всю лестничную площадку. Повезло, что здесь только одна квартира – наша. – Я так скучала по тебе, засранка!
Она так крепко обнимает меня, что у меня начинают болеть плечи. В глазах стоят непрошеные слезы. Я тоже сильно соскучилась по ней.
– Давайте, заходите, – посмеиваясь, торопит нас Антуан. Эль хватает меня за руку и тащит внутрь.
– Дай помыть руки! – возмущаюсь я и бегу в ванную в коридоре. Эль следует за мной.
– Господи, неужели ты правда здесь! Три года, Марион! Как ты могла уехать на три года!
– Не говори так, словно эти три года мы вовсе не виделись. Этой зимой кто-то навестил меня в Оксфорде, – решаю пошутить я, и она меряет меня взглядом.
– Еще бы, если бы я не приезжала к тебе, то мы бы вообще не виделись!
Мы выходим в коридор, и я качаю головой.
– Неправда…
– Правда!
– Девочки, не спорьте, – вмешивается моя мама и точно так же, как и Эль, набрасывается на меня с явным намерением задушить на радостях.
– Марион, ты совсем обнаглела! – причитает мама и крепче стискивает меня в объятиях. – Разве можно не приезжать домой столько лет? Как ты вообще до такого додумалась?
– Мам, не начинай, – прошу я и тоже обнимаю ее в ответ. Каждый наш телефонный разговор заканчивался этими словами. Она так отчаянно пыталась заставить меня вернуться, что мне становилось не по себе. Вначале мама мило и по-доброму уговаривала, спустя какое-то время начала злиться, и на смену уговорам в конечном итоге пришли угрозы и ультиматумы. Но ничего из этого не сработало. Лишь в конце этого учебного года я поняла, что выжата как лимон и что мне необходимо приехать домой. Сдерживать тоску уже было невозможно. Семья. Всего одно слово, но как многое скрывается за ним.
– Ты так похудела, – оглядывая меня, замечает мама, – вся осунулась и выглядишь уставшей.
– Не начинай, Мари, – перебивает ее Антуан. – Выглядишь восхитительно! – тут же добавляет он, поворачиваясь ко мне.
Но я знаю, что это не так. Круги под глазами почти черные, цвет лица серый. На мне черная толстовка и широкие штаны, а на ногах кеды, которые я тут же снимаю и ставлю в самый угол обувницы, чтобы они не сильно бросались в глаза. Эстель тоже смотрит на меня с беспокойством. Она знает, что толстовки я ношу, только когда мой моральный дух опускается на самое дно. А кеды на мне, наверное, и вовсе увидела впервые.
– Я пойду прилягу – правда устала, – произношу я, чувствуя, насколько опустошена после перелета и такого бурного приветствия.
– Конечно-конечно. – Антуан отступает, позволяя