– Вы думаете, вам позволят выйти замуж за наследника престола при холостом царе?
– Исари болен, хоть и скрывает это. Он сам будет ратовать за этот брак.
Они вошли в покои, по-камайнски роскошные, пусть и с багрийскими мотивами в отделке. Камайнцы любили красный, зелёный и золотой, багрийцы белый, серебряный и синий, а гелиатцы предпочитали серебро и все оттенки красного.
Лейлу встретил встревоженный Салахад. Лейла задумчиво потирала руку в том месте, где её касалась рука Амирана. Погруженная в свои мысли, она чуть не прошла мимо брата, но он перехватил её чуть повыше локтя.
– Я получил известие от отца, – сказал он. Известие было получено магическим способом, от одного из преданных халифу запечатанных магов. Им можно было доверять. – Мы должны добиться того, чтобы ты стала женой царя. Это важно.
Лейла заплакала. Слезы катились вниз, на пол, на изразцовый, сине-бело-зелёный узор из цветов и листьев.
– Ты чего плачешь, дурочка? – растерянно и удивленно спросил Салахад, убирая руку. – Ты чего?
– А если я люблю другого? – всхлипнув, спросила она.
Салахад отодвинулся на несколько шагов, присел на низкий топчан у стены и спросил будто бы равнодушно:
– Влюбилась? Когда же успела?
Лейла мгновенно растеряла свою независимость, бросилась брату на грудь, уткнулась лицом в богато расшитый кафтан.
– Только что, – всхлипнула она. – Только что!
Салахад вздохнул, погладил сестру по голове.
– Ты должна родить наследника именно от Исари. Его брат… они не в ладах, Лейла. Он хочет воевать, а значит, едва станет царем, все договорённости, которых мы достигнем, пойдут прахом. Исари нужен другой наследник – сын, который продолжит его дело. Нам очень нужен мир, сестрёнка. Очень.
Лейла заплакала ещё горше, потом пробормотала что-то бессвязное…
Глава IV
Солнечный свет струился сквозь витражи, раскрашивая царскую молельню в яркие цвета, преломляясь в драгоценностях царя, играя в его тёмно-рыжих волосах.
– Будь благословенно, дитя Небес, – произнёс старинную формулу Накри, немолодой уже жрец, которого приставили к маленькому цесаревичу, едва тот научился говорить. Ему Исари доверял и свои нехитрые детские горести, и свои большие беды.
Исари с детства отличался непомерной гордыней, принявшей необычную форму. Он был твёрдо уверен, что обязан изменить мир, отметая любые преграды, не обращая внимания ни на кого, в том числе – и на самого себя. Молитвы и исповеди его были обычно сухи и больше всего походили на отчёты и планирование. Разве что в детстве он иногда позволял себе жалобы, которых стеснялся, но и они с возрастом ушли в небытие. Жрец не знал, о чем говорить с человеком, за чью душу он отвечал.
Что он мог сказать? Напомнить о смирении? Смиренной гордыни в Исари и так было слишком много уже тогда. Напомнить об испытаниях, которые даются ровно по силам? Исари, кажется, в это не верил. Он согласен был стойко переносить любые невзгоды, но совершенно