Достав из сундука старую школьную форму, я провожу пальцем по ее подолу – на его подгибе я тайно вышила имена всех моих подруг. А на подкладке старого зимнего пальто моей матери вышито несколько строчек из стихотворения о весне. Никто не смог бы их увидеть – я вышила их не для того, чтобы их можно было прочесть.
Когда мы только перебрались в гетто, Абек потерялся. Он заблудился, и его не было несколько часов, потому что нашего нового адреса он не знал. Мама, конечно же, любила его – она любила нас обоих. Но после рождения Абека она долго болела, не выходя из своей комнаты. «Она слишком слаба, – так говорили папа и дедушка с бабушкой. – Ей пришлось нелегко». Когда он был мал, я заботилась о нем. А в тот день, когда он потерялся и его привел домой добрый прохожий, бродивший по улицам вместе с ним, пока Абек наконец не узнал наш дом, первым делом он, плача, подбежал именно ко мне. И именно я пообещала, что больше никому не придется с трудом возвращать его домой.
Для этого я вышила имя и фамилию брата под этикетками всех его рубашек, а еще адреса – адрес нашего настоящего дома и того, в котором мы стали жить, когда нас выгнали в гетто, и сверх того имена наших родителей и мое собственное имя.
А затем я принялась вышивать опять. Я вышивала целые истории, мелкими-мелкими буковками на кусочках тончайшей кисеи, а затем складывала их по двенадцать раз и вшивала под этикетки.
Одна такая история была вшита в его курточку в тот день, когда мы все явились на футбольный стадион. Это был мой подарок ему на его день рождения, самая лучшая моя вышивка. История нашей семьи, рассказанная с помощью букв алфавита.
A – это Абек.
B – это баба Роза.
С – это Chromicki amp; Lederman[1], название нашей швейной фабрики и D – это Декерта, название улицы, на которой находится наша синагога, хотя мы ходим туда только по большим праздникам.
H – это Хелена, имя нашей мамы; M – это тетя Майя; Z – это Зофья.
Как-то так. Всего я уже не помню. По алфавиту от A до Z – после одних букв были вышиты целые абзацы, а после других всего несколько слов. В последние минуты перед тем, как мы все отправились на стадион, будто бы для того, чтобы сфотографироваться для новых удостоверений личности, я сняла историю нашей семьи со стены, на которой она висела, и зашила в его курточку, после чего заставила Абека надеть ее.
Как будто знала, что нас ждет.
Эта мысль приходила мне в голову потом. И тогда, когда я голодала в Биркенау, и тогда, когда на фабрике в Нойштадте работала на ткацком станке («Эта девка умеет ткать», – сказала охранница, вытащив меня из когтей смерти и отправив на работу), – и тогда, когда зимний холод замораживал пальцы моих ног, пока мы шли 140 километров до Гросс-Розена, куда эсэсовцы погнали