Мы видим, что при всей частоте обращения к феномену желания в философии секрет желания остается не разгаданным. Всякий раз желание словно ускользает от определения. В чем же тут дело? На мой взгляд, здесь сказывается боязнь при анализе личного акта желания «завязнуть» в чисто субъективном. Вслед за Д. фон Гильдебрандом, осудившим в «Метафизике любви» предосудительный страх философов перед «субъективными личными актами», следует критически отнестись к приверженности научно ориентированной философии к миру элементарных, объективных реалий, служащей едва ли не главным препятствием пониманию сущности таких феноменов как любовь, желание, уверенность, сомнение, намерение[3].
Представление о том, что «безличное бытие объективнее личностного», – ложно. Гильдебранд доказывает, что «личностное бытие иерархически несравненно выше любого имперсонального бытия, и если человек отдает должное особым свойствам личностного бытия, то он намного глубже проникает в бытие как таковое и в метафизику»[4]. Немецкий философ пишет: «Очевидно, при рассмотрении бытия, свойством которого является сознание, совершенно бессмысленно считать учитывание этого фактора «скатыванием в психологию». Невозможно познать в их подлинной сущности такие акты, как воление, любовь, радость, скорбь, раскаяние, если исходить из чистых, более или менее отдаленных аналогий, а не из буквального, подлинного смысла самих этих актов, которые нам непосредственно даны как таковые. Если мы хотим познать сущность воли, не имеет никакого смысла исходить из аналогичных феноменов, например, из инстинктивного влечения животного или, тем более, из аналогичных «влечений» растительного царства: мы должны исходить из человека, и именно не из его чисто инстинктивных стремлений, а из поступка в подлинном смысле слова, где наша воля отчетливо представлена во всех своих характерных особенностях. Рассматривать аналогии имеет смысл только тогда, когда мы уже проанализировали сущность воли в том, где она сама непосредственно дана нам, – в этом случае аналогии привлекаются для того, чтобы подчеркнуть специфическое отличие собственно воли от этих аналогий. Исходить из аналогий и рассматривать их в качестве рода, считая, что тем самым исследование воли переводится на более обобщенный и «более метафизический» уровень, – это верный способ заведомо затемнить ее сущность и не увидеть ее подлинной специфики» (Пролегомены, с. 7–8).
Отсюда – вторая ошибка: в исследовании феномена желания ограничиваются изучением феноменов, аналогичных ему. Но тщетно пытаться понять желание, анализируя потребность или постигая действие искры, огня или разряда.
Не следует также сущность желания усматривать в чем-то, что определяется в качестве его основы. Грубой ошибкой было бы, например, представлять