Дочь Гвиден опускает на нее взгляд. По лесу проходит ветер, с шепотом проносясь мимо моего уха, и древесная сирена будто начинает мерцать.
– Я не хотела, чтобы она испугалась моей сестры, и усыпила ее. Когда она проснется, то подумает, что все это было странным сном. Ну, пойдем. Лес наблюдает за нами.
Ко мне приходит осознание, что она и меня вчера усыпила, но я слишком растерян, чтобы злиться.
Сирена белой тенью скользит между деревьями. Я поднимаю Авелу и иду за ней.
При ходьбе она не издает ни звука, а лес будто расступается, чтобы открыть ей путь. Нести Авелу все тяжелее, руки дрожат от прилагаемых усилий, но сирена не останавливается, а я не осмеливаюсь попросить.
Мы все идем и идем – Авела не могла зайти так далеко, и даже я не помню, чтобы дорога занимала столько времени. Я не узнаю эту часть леса, все выглядит незнакомо. Насыщенный, глубокий запах суглинка перебивает сладкий аромат фиалок и меда.
Когда я понимаю, что вот-вот упаду от усталости, за деревьями впереди наконец мелькает окно обсерватории, и я чувствую запах мяты и базилика, что растут у нас в огороде.
На поверхности непоколебимой стены, построенной отцом, нет ни намека на дыру, через которую пролезла Авела.
Древесная сирена останавливается у самого края стены и поворачивается ко мне. Фиалки в ее волосах завяли. Внезапно она кажется юной или грустной, или и то и другое. Не знаю почему.
– Как тебя зовут? – Ее голос похож на высокое вибрато колеблющейся скрипки.
– Оуэн Меррик. – Я поудобнее беру Авелу. – А тебя?
Она прищуривается.
– Я младший монстр своей матери. У меня нет имени.
– Все живые существа заслуживают имя.
– Даже монстры?
Как ни странно, при свете дня она уже не внушает такой страх, как во тьме леса. Я все еще помню о крови, капавшей с серебристо-белых пальцев, хруст костей, груду трупов. Но она спасла Авелу от своей сестры. Спасла меня. И это что-то да значит. Должно значить.
– Даже монстры.
– Как бы ты меня назвал, Оуэн Меррик?
Я вспоминаю ее лицо с прошлой ночи, залитое звездным сиянием, прежде чем шалаш сомкнулся вокруг нас. И этот образ больше, чем что-либо другое смущает и тревожит меня.
– Я бы назвал тебя Серена.
– Серена. – С ее уст слово звучит грубовато, полным острых углов. – Что это значит?
– Вэн? – сонно произносит Авела, зевая и потирая глаза, и наконец-то, наконец-то просыпается.
Я еще секунду смотрю на древесную сирену. Она еще секунду смотрит на меня.
– Оно значит «звезда».
Она касается моего лба серебряным пальцем, и по мне проносится холодок. Затем, под шум ветра и шелест деревьев, сирена сливается с лесом, и мы с Авелой остаемся одни.
Я бы даже поверил, что все это было странным сном, если бы не увядшая фиалка, выделяющаяся ярким пятном на лесной подстилке. Авела вырывается у меня из рук, а я наклоняюсь, чтобы поднять цветок и спрятать его в карман. Я не хочу забывать ее, а чутье мне подсказывает, что именно это и произойдет