Холмс выслушал ее с необъяснимо мрачным видом.
– Хорошо, – задумчиво проговорил он. – Придется принять условия мсье президента, мадам Стенель. Простому налогоплательщику с Бейкер-стрит нелегко противиться желаниям главы государства. Однако я задам вам вопрос, который не посмел выяснить у мсье Фора: какой смысл задерживать нас с доктором Ватсоном в Париже, если эти функции под силу любому смышленому полицейскому? Вы ведь могли каждый вечер назначать нового курьера, чтобы тот, кто за вами следит, не сумел опознать его. И от него не потребовалось бы ничего особенного – просто передать конверт консьержу.
Я полагал, что мадам Стенель смутится, но она лишь обворожительно улыбнулась:
– Разве президент не вправе выбирать лучших исполнителей?
– Нет, нет, мадам, – раздраженно сказал Холмс. – Это не ответ на мой вопрос!
Она чуть заметно повела плечами:
– Что ж, хорошо. Среди документов, использованных в рукописи, – то есть непосредственно на ее страницах – будут неопровержимые доказательства невиновности Дрейфуса.
– Тогда нужно немедленно опубликовать их, – решительно заявил Холмс.
Молодая женщина снова покачала головой:
– Человек, чье свидетельство сделает бессмысленными все дальнейшие возражения против освобождения Дрейфуса, находится сейчас в Берлине. Ему запрещено разглашать тайну начальником германского Генерального штаба и самим кайзером. Но если наш план удастся, то через месяц-другой они больше не смогут отдавать ему приказы.
Внезапно наступила тишина. Сидя в уютной гостиной на бульваре Распай, мы думали о Дрейфусе – невинно осужденном честном человеке, закованном в кандалы и обреченном гнить заживо во влажных испарениях джунглей Чертова острова, пока смерть не освободит его.
– Fiat justitia, ruat caelum, – по-прежнему недовольно произнес Холмс. – Пусть обрушатся небеса, но восторжествует правосудие. Ваша взяла, мадам. Видит Бог, это не такая уж высокая плата за свободу несчастного Дрейфуса.
После того как мадам Стенель ушла, он долго молчал в своем кресле. Затем мой друг сделал то, что делал обычно, когда его переставали терзать тяжелые раздумья: он подошел к окну и устремил вдаль пристальный взор. Уже стемнело, пейзаж за окном был вполне достоин кисти Писарро или Мане. Свет газовых фонарей отражался в оставшихся после дождя лужах. Прогулочные экипажи и дилижансы спешили от ярко освещенных витрин магазинов на рю де Ренн к тишине и спокойствию бульвара Сен-Жермен. Пешеходы торопились домой из погрузившегося в полумрак Люксембургского сада.
– Итак, – сказал Холмс, обернувшись ко мне, – мы должны остаться здесь и каждый вечер доставлять мадам листы рукописи, охраняя их от похитителей. Ответьте, Ватсон, вы верите во все это? Не напоминает ли вам ситуация о другом, столь же бессмысленном занятии, так прекрасно описанном вами