Мы надеялись убедить Бертильона в необходимости объединить усилия для усовершенствования метода. Одно из главных возражений юриста состояло в том, что далеко не на всякой поверхности остаются четкие, ясно видимые отпечатки. Холмс после долгих опытов в нашей квартире на Бейкер-стрит научился выявлять «скрытые» следы с помощью нитрата серебра или паров йода. Бертильон поинтересовался, каким образом можно предъявить суду подобные улики. Холмс приспособил для этой цели фотоаппарат «кодак», присоединив к объективу открытый кожух. Причем отпечаток всегда оказывался в фокусе объектива, на одном и том же расстоянии от него. С помощью такого приема можно было изготовить любое количество фотоснимков для изучения их в суде. Холмс отослал великому французскому криминалисту образец своей фотокамеры. Но, судя по всему, профессор Бертильон не изменил свою позицию.
В холодный, но безветренный январский день мы отплыли из Фолкстона в Булонь на пароходе «Лорд Уорден». Холмс стоял возле борта в прикрывающей уши дорожной шляпе. Как только судно вышло из гавани, мой друг, казалось, потерял всякий интерес к французскому эксперту. Про отпечатки пальцев и измерения черепа мы больше не говорили. Холмс вынул из кармана сложенный листок бумаги, развернул его и протянул мне:
– Почитайте, Ватсон. Это письмо моего друга полковника Пикара, недавно с позором уволенного из информационного отдела Второго бюро. Он пишет о новых обстоятельствах дела капитана Дрейфуса. Похоже, даже здесь над нами нависла тень Бертильона. Пикар пишет, что профессор продолжает настаивать на том, что злополучная бумага написана Дрейфусом. Как может человек такого выдающегося ума верить в подобную нелепость, не укладывается у меня в голове. Однако его репутация знаменитого криминалиста, к сожалению, перевесит в суде любые призывы мсье Золя к справедливости.
Он покачал