– А, вот и наш славный воитель! – сказал он с улыбкой, едва завидев префекта.
– Будь в добром здоровье! – почтительно приветствовал его Метелл.
– Какое уж здоровье в моем возрасте, – заохал старик. – Просыпаешься утром и не знаешь, не придется ли вечером нести дань Харону,
– Полагаю, ему не часто попадаются столь богатые клиенты. – пошутил Клавдий.
Капитон всплеснул руками,
– Вот! И ты считаешь меня богачом. Конечно, раз я сижу на золоте, я должен быть богат, как Крез. Но, между прочим, сам я беднее храмовой крысы. Питаюсь на самосской посуде[46], так что стыдно гостей в дом пригласить. Стоит мне положить на стол хоть одно серебряное блюдо, и весь Рим завопит: глядите, как он наживается на наших бедах! Но никто и никогда не сможет доказать, что в расчетах у Капитона не сошелся хотя бы один асс. И потому я спокойно сижу на своем месте, уже который год. И просижу ещё долго, если будет на то воля богов.
Они прошли в кабинет, где продолжили беседу среди стен, уставленных ящиками с бумагами. Капитон плотно прикрыл за собой дверь.
– Видишь ли, юный друг мой, сейчас в стране развелось столько глупцов и мерзавцев на всех государственных должностях, что порядочный человек среди них выглядит, как кусок мрамора в навозной куче. И из него поневоле приходится ваять статую. Пусть люди любуются ей, не обращая внимания на вонь.
– А, по-моему, лучше навоз смешать с землей, – заметил Клавдий. – Меньше будет вони.
– В тебе говорит пахарь, но не политик, – усмехнулся Капитон. – Посуди сам, в наше время из народа трудно что-либо выжать. Взвинчивать цену на хлеб – опасно. Вводить новые налоги – того хуже. Правда, солдатам прибавили жалованье на четверть. Но где прикажешь брать эти ежемесячные пять миллионов денариев? Поэтому наш божественный цезарь для покрытия государственных расходов прибегает к весьма неожиданной и очень эффективной тактике. На самые выгодные и ответственные государственные должности он назначает самых прожжённых жуликов.
– Но для чего?
– А для того, – Капитон подмигнул, – чтобы они наворовали побольше, насосались бы денег, потяжелели, как губки, напившиеся воды. Люди будут проклинать их, а не нас. Разумеется, сплошным косяком пойдут жалобы. И тогда организуется торжественный и громогласный суд. Адрастея[47] торжествует, порок наказан и под торжественные аплодисменты публики губки тщательно выжимаются в государственное корыто, а Титиний Капитон их аккуратно приходует. Ну? Каков план? Клянусь Плутосом, до такого не додумался даже его покойный папаша, уж, на что был ловкач, старый селёдочник… – усмехнулся Капитон.
– Но надеюсь, что для содержания легиона в походе Август подыщет одну-две губки пожирнее, – осторожно предположил Клавдий.
– Боюсь, что только одну, – вздохнул казначей. – И то не самую обильную. Миллионов на пять, не больше,
– Денариев?
– Сестерциев.
– Что-о? –