Щедрая и знойная осень пришла в долины, обагрила леса и сады. Деревья разродились невиданным урожаем фруктов, подо подарили несметный урожай зерна и овощей. И люди, как обычно, сжали потребное количество даров кормилицы-земли, оставив излишки, дабы на будущий год, соприкоснувшись с ласковыми лучами властелина своего, щедро-знойного Михра-Солнце[1], вновь забеременела она и подарила детям своим сладкое потомство.
Наступил месяц ехнья[2] двадцать седьмого года со дня воцарения Зармайра над землями и племенами страны Алуан.
Счастьем и радостью были полны сердца простых и незлобивых людей, населявших эти места. Долгие годы в мире и добрососедстве жили двадцать шесть разноязыких племен, объединенных в единый и нерушимый союз. Свято оберегали они освященные вековыми традициями места своих кочевий, пастбищ и охоты. Но дважды в год нарушались все границы и десятки тысяч паломников устремлялись к священным храмам, дабы принести жертвы своему лучезарному кумиру Солнцу-Михру и его среброликой супруге-Луне, томной красавице Ма.
Михр благосклонно принял жертву еще весной. Он жадно выпил, выпарил теплую кровь и щедро пролился на землю теплом и влагой. Теперь же, осенью, славили люди пышный, на удивление большой, желтоватый, с багровым оттенком лик луны, с надеждой уповая на мягкую зиму и раннюю весну.
Десятки тысяч людей раскинули свои шатры, навесы, палатки, поставили кибитки и прочие временные пристанища на берегу бухты, в центре которой подобно драгоценной жемчужине на чёрном бархате моря на небольшом скалистом островке высился прекрасный белокаменный Сабаил – город-храм, город-кумир, город-легенда. Подобно гигантским сахарным глыбам прямо из воды вздымались изящные башни с ажурными навершиями. Высоко поднимались колонны храма Михра-Милосердного и Ма-Животворящей. И статуи божественной четы, поражающие размерами и видом своим высились у площадки центральной башни, в которую были вделаны массивные бронзовые ворота. Обычно прочно запертые, дабы никто посторонний не посмел помешать размышлениям жрецов, ныне они были широко распахнуты. И народ бесконечной и громогласной рекой брёл по узкой песчаной дамбе, соединявшей город с берегом. Люди несли в храмы обильные жертвы. Каспии[3] в просторных мохнатых бурках несли огромных закопченных целиком остроносых осетров, леги – белоснежных барашков, диковатые силвы в одеждах из звериных шкур волокли дичину, дидуры из верховьев Кайсу принесли царственно-великолепных фазанов, заргары – бесстрашные наездники из северных предгорий Кавказа привели тонконогих трепетных коней, которые спорили красой своей с табуном нисейских лошадей, присланных царем Атропатены. Хлебопашцы содии и гелы принесли мешки отборного зерна, воинственные охотники-кадуссии пригнали вилорогих быков, пастухи и кочевники утии – недавно отелившихся коров с телятами, амарды и анариаки – горы плодов и овощей, которые уродила их обильная Мильская равнина. Эллины, в стародавние времена отбившиеся от армий Александра Македонского и поселившиеся в городке Эмболайон, прислали полсотни амфор прекрасного вина, которое только они одни и умели делать.
Албаны пригнали стадо белоснежных тонкоруных верблюдов, которые фыркали и плевали на вертевшихся под их ногами мелких мохнатых маскутских лошадёнок, над которыми все дружно потешались. Маскутов[4], кочевников и разбойников, широкоскулых и узкоглазых, незваных гостей и беспокойных соседей не любили и побаивались. И лишь царица ликов привезла с собой самый дорогой и желанный подарок – сотню девушек, достигших совершеннолетия, которые в нынешнюю ночь семь дней и ночей сроком на семь дней и ночей поступят в услужение похотливой богине и ее многочисленным почитателям.
Сегодня после торжественного жертвоприношения, должен был начаться праздник, пляски у костров, славный пир, на котором священную чашу дружбы и верности» изопьют вожди всех племен, радость и веселье продлятся до утра. А по утру, когда проспится народ от обильных возлияний, начнутся пешие и конные ристания молодежи, состязания во владении луком, мечом и копьем, в борьбе и беге, будут и смотрины невест и выборы женихов, и скорые и веселые свадьбы и сговоры, и с раннего утра до заката будет шуметь ярмарка, на которой из рук в руки будут переходить скот в обмен на пшено, топоры в обмен на горшки, сукно станут менять на железо и стекло на медь, и не осквернит этих рук, широких, крепких, мозолистых, прикосновение презренного злата.
Давно это было, читатель, В далеком 95 году нашей с вами эры. Более двух тысяч лет тому назад.
Близилась полночь, когда вывели жертву. Она была столь же полна и жирна как луна, она вопила истошным голосом – связанный по рукам и ногам толстый бородатый мужчина с удивительно белым телом, покрытым порослью густых черных волос и из-за этого казавшегося пушистым.
Он кричал очень громко. Так громко, что у прислужников, растягивавших его на распорках, заложило уши. Он богохульствовал на всех языках, говорах и наречиях многочисленных племен, собравшихся на моление. Он проклинал и призывал гибель и на Михра, и на Ма