Они одними из первых в переломный период эпохи Ельцина и Гайдара начали осваивать внезапно открывшиеся рынки России. Пользуясь неприкрытыми позициями, встав на Голгофу и прикинувшись Христом, они скупили по бросовой цене пищевые производства в России. Моя мать наладила продажи за границу.
В основном всем управляла она – умная, но беспринципная женщина. Отец слишком любил ее, чтобы спорить, но зачастую их конфликты начинались именно с ее вероломных шагов. Она была амбициозна и не любила Россию. Он был честен и Россию любил. Если бы не ее активность, мой отец продолжал бы преподавать, взращивая дипломатов и переговорщиков. Но моя мать настаивала на его участии во многих ее авантюрах, и он уступал.
Можно сказать, что мы нашли первую конфликтную точку пересечения их наследия во мне. Я не любил Россию. Я не мог ее полюбить. Не могу сказать, однако, что я люблю свой родной Краков. Всё-таки я предпочел бы жить в США. Итак, я не любил Россию, но был честен. Я не был амбициозен, но я был своевольным и увлекающимся, как моя мать. Я был горяч сердцем как она и выдержан характером, как отец.
Итак, я оказал сопротивление родителям, выразив им свое недоверие в планах касательно моего будущего. Исключительно из необходимости отстаивать до конца свою точку зрения, я забрал свои документы и сам подал их в ближайшую к дому школу. Вряд ли я думал о перспективах, но я устал отвечать чьим-то ожиданиям и отныне собирался сам отстаивать свои намерения. К 15-ти годам я выглядел на 20, по классам же соответствовал предпоследнему, 9-му.
Знаний я получал мало, но в школу ходил с удовольствием – скорее больше наблюдать, как и чем живут простые люди, чем учиться. Так как я закончил занятия музыкой и перестал временно изучать языки, у меня появилась масса времени на книги, поэзию и прочие хрестоматийные вещи, казавшиеся моим товарищам по школе неумной нелепостью. Именно тогда, в 9 «А» школы № 175 я понял, что игнорируемые мною ранее простые люди, из самых заурядных и даже неблагополучных семей – тем не менее люди интересные и даже глубокие. Мое общество с детства было так старательно отфильтровано, что у меня была совершенно иная система мышления, привычка думать, приоритеты, манера говорить. К этому возрасту я уже окончательно избавился от польского акцента в речи, и никто не задавал мне лишних вопросов. Окружающие меня сверстники были на год старше меня, и большая часть из них была дворовым середнячком, выпивающим после школы на стадионе «Парма». Однако, со свойственной им простотой они