– Нет, я… о чем ты говоришь?
– О тех «книгах», которые ты везешь, – прямо сказала ты. – Хватит врать! Это омерзительно!
– Это из-за твоего жениха. Я понимаю.
– Боже, какой же ты!.. Ты мне все испортишь!
– Да что же? Объясни!
Ты оглянулась. Мы были одни.
– Послушай, ты все-все испортишь, – чуть не плача, прошептала ты. – Он решит, что мы любовники!
– И пусть!
– Какой ты глупый!.. Мне нельзя рушить наши отношения. Мне нельзя! Я не имею права!..
– Ты можешь объяснить? – уже со злостью спросил я.
– Я не имею… не имею права! Я должна узнать, с кем он связан. Он стал их шпионом, он работает на фашистов. Я должна узнать, кто его завербовал, с кем он работает, какие у него источники… Понятно?
– Ты… сошла с ума! – в ужасе воскликнул я.
– Нет, нет. Если он поймет, зачем мне нужен… ты понимаешь? Он убьет меня!
– Постой, постой… и давно это?
– Нет… нет. Я не солгала. Мы были знакомы, вместе учились. Но потом он согласился помогать им, понимаешь? Я добровольно пошла на… на это. Он должен доверять мне. Иначе все пропало!
– Ты сошла с ума! – повторил я.
– Ты мне мешаешь! Ты мне все испортишь!
Больше всего я хотел обнять тебя и успокоить. Ты со слезами уклонилась от моих мыслей, прижалась лбом к холодной черноте. А затем прозвучал голос проводника, что шел из ресторана, через курительный вагон, к купе:
– Страсбург, прибываем. Экспресс прибывает в Страсбург. Остановка – пять минут.
20.
В Страсбурге гулял серебристый буран. Выглянув из окна, я заметил, что замело платформу, вокзальные часы покрылись ледяною коркой, в не выметенных сугробах путались разные по длине и толщине человеческие ноги. Фонарь показал мне трогательную сценку: юная девушка плакала в объятиях черноволосого мужчины. Я решил, что они расстаются. А потом сильно удивился, обнаружив их обоих в поезде.
Их я запомнил хорошо. Прочие пассажиры словно бы были из картона – столь мало я на них обращал внимания, настолько они меня не интересовали. Не окажись я свидетелем «расставания» на платформе, не запомнил бы и этих, конечно. Мне захотелось заговорить с девушкой, узнать, отчего она плакала, если не была покинута.
Утром они завтракали в ресторане. Девушка – прелестная, лет шестнадцати, с остриженной по плечи лисьей гривой; лицо удлиненное, с впавшими щеками, глаза – слегка раскосые, с намеком на неевропейское. Она сидела с оголенными руками, потому что в ресторане было жарко – не то, что за окном. Одна прядь часто падала ей на глаза. Оттого она начинала странно улыбаться. Поднимала руку – обязательно левую – и убирала волосы за ухо. Мужчина больше смотрел в окно, чем на нее. Я не знал, чем объяснить его невнимательность к попутчице. Потом подумал: «Наверное, она уговорила взять ее с собой, а он не соглашался». Он был замкнутым, этот человек. Мне понравился его костюм – в крупную коричневую клетку, вместо галстука – клетчатый же шарф, как это бывает у молодых французов (но, возможно, это мой стереотип). Я прислушался: к моему