Женщина посмотрела на меня с ужасом и, похерив искусство, быстро зашагала к указателю «Выход». Как мне она напомнила женщину в любви: одна нога здесь, другая там!
Я ухмыльнулся и в какой уж раз стал разглядывать гололяжных нимф и парнокопытного Пана. В детстве, попадая в музеи, я всегда удивлялся, как это в картинах и скульптурах кусочки материи всегда умудряются невзначай укрыть самые ненаглядные места у женщин. Я уже в детстве чувствовал, что нагота первична, а материя вторична. У мужчин кое-где бывал виден сморщенный кончик, но у женщин всё всегда было шито-крыто. По своей наивности я был уверен, что это роковое совпадение: художник начинает рисовать натурщицу именно в тот момент, когда какая-то тряпка упадёт женщине на лобок. Мне тогда и в голову не приходило, что в искусстве устроен заговор против моего и всенародного сексуального любопытства. Мои умилённые воспоминания о детстве были прерваны грубой действительностью.
– Вы это что себе позволяете? – услышал я грозный голос. Ко мне приближалась в такой же степени низкорослая, в какой и толстая, служительница музея.
– Что позволено, то и позволяю, – логично ответил я. – Изложите свои претензии.
– Как вы смеете приставать к посетителям музея?! На вас жалуются, что вы делаете сексуальные поползновения. Сейчас же уходите из музея! – изложила претензию, а заодно и требование, служительница и взяла меня за локоть.
У меня возникло острое желание не только высвободить локоть, но и заехать им ей в лицо, чтобы расшевелить черты, застывшие в благопристойной ярости. Но так уж устроено человеческое общество, что чуть ты исполнишь своё желание до конца, как ты становишься преступником. Посему я только высвободил локоть и вежливо попросил:
– Пожалуйста, не прикасайтесь ко мне. Нет такого мужчины, которому бы ваши прикосновения оказались приятны.
В заплывших жиром глазках охранницы отразились боль и ненависть от моего точного попадания в цель.
– Если вы сейчас же не покинете музей, я вызову полицию! – выкрикнула она, близясь к истерике.
Я понял, что в музее она имеет неоспоримое территориальное преимущество, и решил ретироваться.
– Хорошо, я ухожу, – сказал я, – только, прошу вас, не смотрите мне в зад, это неприлично.
Во рту охранницы нравственности закипела пена, а я повернулся и ушёл, не желая быть свидетелем очередного несчастного женского случая.
На улице у выхода из музея стояла группа женщин. Среди них горячо жестикулировала и пламенно вещала жалобщица с перечёркнутой вешалкой. Заметив меня, она умолкла, и все женщины повернулись в мою сторону. Через секунду они бросились ко мне, и я даже не успел оглянуться на спасительные двери музея, как был окружён женщинами. Я узнал в них представительниц всех категорий, с которыми я знакомился: там была и мнимо одинокая, и две подружки – уродливая и смазливая, и туристка, и недавно переехавшая в наш город, и фиолетовая студентка с колечком в носу. Они взялись за руки и, высоко подбрасывая