Снова смех, похожий на плач…
– Да… вынужден признать…
– Вот так-то.
Молчание. Напряженное. Долгое.
– Отец…
– Да?
– Вы говорили, я могу спросить, что захочу?..
– Разумеется.
Молчание…
– А если обвинение ложно?..
– Понимаю тебя… Но ведь в т-твоем случае это не так.
– Но если бы было так? Тогда вы сами убили бы невинного человека, разве нет? Хорошо, пусть, да, я признался и повторю: я виновен. Это уже… это уже ясно… Но откуда вам было знать, что это так! Посмотрите вокруг – неужели вы думаете, что эти сотни, тысячи казненных – все до единого виноваты в том, что им приписывают?! Один только донос ничего не доказывает! И признание под пыткой ничего не доказывает! Вчера я сознался бы даже, что убил собственных родителей!
Молчание. Выдохся. Мало сил. И страх. Почти ужас, что – перебрал…
– Не бойся. Ты действительно можешь г-говорить, что угодно; я ведь обещал… Что касается тысяч – конечно, нет. Я так не думаю.
– Тогда… зачем!
– Не того спрашиваешь, сын мой. Я над этим не властен, и это не моя вина. А что до т-тебя – не в доносе дело, хотя именно с него все и началось. Я просто знал, что ты это сделал.
– Но… – почти шепот, – откуда?..
– Я скажу, откуда. В тебе есть особая с-сила, а я чувствую людей, обладающих ею. Вот и все.
Молчание. Тишина – недоверчивая. Тишина – потрясенная. Тишина – испуганная…
– Значит… поэтому первые два допроса проводили только двое судей… и потом они призвали вас, чтобы…
– Да. Не ты один п-помнишь о тысячах осужденных невинно. Мои братья тоже заподозрили простой донос из злобы или зависти. Тебя спрашивали, есть ли у тебя друзья, которые могли бы рискнуть ради тебя жизнью или репутацией; если бы т-такие нашлись, их вызвали бы в качестве свидетелей, чтобы услышать, что скажут те, кто не боится и не станет наговаривать на тебя. Говорю это, чтобы обелить в т-твоих глазах тех, кого ты для себя уже счел извергами. Чтобы не совершить ужасной ошибки, они обратились