136
«На чистых принципах аристотелевой философии основана ересь пелагианства и полу-пелагианства» (Iamenius С. Augustinus. Lovanium, 1640.Т. II. Col. 25).
137
Действительно, позднейшие толкователи Тридентского Собора, такие, в частности, как Беллярмин, подтверждение томистского учения о том, что похоть есть естественное свойство человеческой телесной природы, присущее ей еще до грехопадения, как раз и усматривали в том, что она (похоть) сохраняется в оправданных, в которых «нет ничего ненавистного Богу». Однако, если вдуматься, и это истолкование, и учение протестантов о том, что оправдание состоит не в изменении человеческой природы, а только в невменении греха, каждое по-своему, в конечном счете оправдывали похоть: первое – тем, что она признавалась естественной, второе – тем, что отныне не вменялась в грех. Этот вывод косвенно подтверждается тем известным фа кто Vi, что посттридентский томизм разрабатывался преимущественно иезуитами, теми самыми, которые, жестко противостоя протестантизму, в то же время поставили своей задачей примирить католическую доктрину с общим обмирщением жизни.
138
Главный труд его жизни – «Августинус» (Augustinus), над которым он работал последние десять лет своей жизни, был издан уже после его смерти друзьями.
139
Iansenius С. Augustinus. Т. II. Col. 16.
140
К тому же побуждает спорное, но любопытное наблюдение уже цитированного выше Пьера Паскаля (однофамильца великого философа и математика), известного французского слависта прошлого века, настаивавшего на известном сходстве между янсенистами и старообрядцами. «Они [янсенисты], – писал Паскаль, – как братья похожи на наших ригористов из Москвы, на наших будущих староверов: этот Сен-Киран, который совершает свои моления на ужасном морозе, “всегда босиком и с голыми ногами”; эти почти непрерывные земные поклоны, эти слезные молитвы, эти безжалостные эпитимьи, это убеждение в ненужности знания, “которое, как бы возвышенно оно ни было (даже богословие), только вредит человеку, который не пребывает в вере и любви”; этот трепет перед грозным Богом, более напоминающим Иегову, чем евангельского доброго Пастыря; это одноголосное пение без украшений и собственно музыки; эта рукопашная схватка с демонами и это ощущение постоянно присутствующего Провидения, обнаруживающего Себя в чудесах; это горделивое превозношение христианской совести надчеловеческой немощью, – все эти черты обнаруживаются точно так же и в далекой Московии. Другие соотносили свои требования с возможностями большинства. Ради него они принимали мир таким, каков он есть, с его опасностями и красотой, с его искусством, литературой, театром, политикой, – они входили в него в надежде обрести путь к большинству: здесь в центре этого движения стояли иезуиты, но не только они одни, а и святой Винсент де Поль, и служанки Богородицы [les filles Notre-Dame], наследницы святого Франсуа Сальского. Там это были Никон и его