«В колодце я что-то увидел. Не знаю, что точно это было, но что-то яркое сверкнуло из тьмы и ослепило меня. От испуга я невольно разжал руку, которой держался за перекладину и сорвался вниз, ― продолжал вспоминать Егор. ― Дальше только темнота и ощущение падения. Даже собственного крика не помню. Всё, как во сне. Наверно, я потерял сознание».
Вокруг была только пустыня. Уже несколько часов, а впрочем, кто знает, может и больше, парень брёл по бескрайним её просторам, сам не понимая куда. Он потерял счёт времени. Можно, конечно, было посмотреть на часы ― вот они, у него на руке. Но какой в этом смысл? Если ему суждено умереть, не всё ли равно, сколько при этом будет на циферблате ― полдень, час дня или три часа?
Солнце жгло нещадно, и негде было скрыться от его безжалостных лучей. Где же он сейчас? Как далеко находится хоть какой-нибудь очаг цивилизации? Пусть даже совсем крохотный. Какая-нибудь деревенька, где можно попросить воды. Это то, что ему сейчас нужно. Чувствуя, что всё больше слабеет, Егор присел на корточки. Садиться на песок ― всё равно, что на раскалённую сковородку. «Что же будут делать Сафар и его семья, когда утром не обнаружат меня? Будут ли они сами искать или обратятся сразу в полицию?» ― эти мысли не давали Астафьеву покоя.
Сил почти не осталось, в горле была сухость, и Егором в полной мере овладело отчаяние. Ему стало по-настоящему страшно. Ведь он умрёт! Как же это? Он так мало прожил, так мало сделал! Как он попал сюда, в эту пустыню? Чем он это заслужил?
Из этого состояния его вывела боль. Егор вдруг обнаружил, что сидит на раскалённом песке, и резко поднялся на ноги. Отчаяние сменилось в сознании тупой обречённостью. Егор медленно пошёл вперёд. А, собственно, может и не вперёд. Кто знает, где у пустыни перед, а где другие стороны? Он решил двигаться до последнего, потому что отсутствие движения было просто невыносимо, а так создавалась хотя какая-то имитация деятельности, жизни. Егор подумал о семье. Очень жалко родителей. Они вряд ли узнают, что случилось с их сыном, где он нашёл свой последний приют. Хорошо ещё, что он не единственный ребёнок в семье ― им будет не так больно. А Павел? Будет он вспоминать о младшем брате, вспоминать их детство, как он присматривал за Егором, когда родителей не было дома, как играли в футбол во дворе? Будет он помнить это, или же рестораны вытеснили всякие другие мысли из его головы? А ещё жалко Хабибова. Хороший он мужик, и к нему, к Егору, относился как к сыну. Печально, что он не может хотя бы на краткий миг увидеть их всех.
Парень шёл ещё около получаса. Мысли о семье мешали ему разобраться в том, что сейчас видели глаза. Вдалеке, не ближе нескольких сот метров безграничную власть пустыни нарушал довольно приличных размеров островок растительности, или, проще говоря, оазис. Когда Астафьев, наконец, сообразил, что